– А вам это важно? – хрипло проговорил он.
Итальянец тоже усмехнулся.
– Не очень. Я готов работать кем угодно, хоть чесальщиком спины, лишь бы поскорее унести ноги с этого проклятого Черного континента. Когда вы возвращаетесь в Россию?
– Через неделю.
– Мне это подходит, – кивнул итальянец. – А теперь пора двигаться в путь. До лагеря пять километров. Нужно успеть пройти их до заката, а ходок вы неважный.
– Ничего, справлюсь. Только помогите мне встать.
Браккато протянул Гумилеву руку, и тот, стиснув зубы, чтобы не застонать, поднялся на ноги.
Шли медленно. Вдали за спиной послышалось звериное рычание и вслед за тем визг и вой.
– Нашли гиену, – сказал, нахмурив брови, итальянец. – Сейчас начнется сражение. Хорошо, что мы успели уйти.
Николай Степанович шел, морщась от боли. Приглядываясь к Браккато, Гумилев пытался понять, знает итальянец что-нибудь или нет. Но загорелое лицо итальянца по-прежнему было непроницаемо. В конце концов Николай Степанович решился спросить напрямую.
– Господин Браккато, – обратился он к итальянцу, – я говорил что-нибудь в бреду?
– Да, – ответил итальянец и продолжил путь.
– Что же?
– Вы говорили стихами. Кстати, я видел тетрадку у вас за поясом. Но я ее не читал.
Гумилев нахмурился.
– Почему? – сухо спросил он.
– Во-первых, мне хватает и своих забот, – небрежно проговорил итальянец. – А во-вторых, я не слишком любопытен.
Несколько минут они шли молча. Первым молчание прервал Гумилев.
– Я расскажу, – сказал он. – Я был в племени «зверей». И записал их предсказания.
Браккато удивленно посмотрел на Гумилева.
– Вы с ними общались? – спросил он.
– Я участвовал в ритуале. Видел, как они вызывают духов… – Гумилев подозрительно прищурился на итальянца. – Вам смешно?
– Нисколько, – ответил тот. – За свою жизнь я видел множество чудес и ничему уже не удивляюсь. Хотя в данном случае я удивлен, – добавил он вдруг. – Во-первых, как это они допустили вас? Во-вторых, на каком языке они говорили, что вы их поняли?
– Я не смогу ответить вам ни на первый, ни на второй вопрос, – сказал Николай Степанович.
– Почему?
– Я… Просто я не знаю. – Гумилев остановился и схватил итальянца за руку. – Подождите… Дайте отдышаться…
Дышал он тяжело и хрипло. Браккато терпеливо ждал.
– Меня убьют на родине, – выпалил вдруг Гумилев. – Убьют тогда, когда я буду готов к великим свершениям.
– А вы политик? – осведомился Браккато.
Гумилев качнул головой и ответил:
– Нет.
– Полководец?
– Тоже нет.
Итальянец усмехнулся.
– О каких же великих свершениях идет речь?
– Я пишу стихи, – ответил Гумилев. – И пытаюсь достичь в этом совершенства. Но, скорее всего, не успею.
Наконец Николай Степанович отдышался, и мужчины двинулись дальше.
С полчаса они шли молча. Потом Гумилев принялся что-то тихонько бормотать себе под нос. Браккато, обладавший тонким слухом, услышал следующее:
Поняв, что это стихи, итальянец отвернулся. К стихам он был равнодушен. По крайней мере сейчас, когда на горизонте маячили более захватывающие перспективы.
2
Скверное зрелище представляла собой Москва в этот мартовский день. С неба сыпался дождь, перемешанный с мокрым снегом. Промокших людей и лошадей обдувал холодный ветер, под ногами чавкало и скользило. Мокрых лошадей стегали по понурым спинам сердитые извозчики. Милиционеры ходили по улицам с поднятыми воротниками и, поводя озябшими плечами, поглядывали на прохожих, как дворовые псы на чужаков.
Улицы тонули в серой сумеречной скверне. Лишь в окнах ресторанов и пивных призывно горели желтые лампочки.
В одной из пивных, расположенной в самом центре Мясницкой улицы, шел напряженный разговор, беспрестанно подогреваемый пивом и водкой. Трое мужчин, прочно и надолго занявшие ближайший к окну столик, страстно о чем-то беседовали.
Один был коренастый, светловолосый, со скуластым и слегка одутловатым, словно только что вынырнул из похмельной спячки, лицом. Второй – худощавый шатен. Лица третьего было толком не разобрать из-за надвинутой на глаза широкополой шляпы. Этот был усат и широкоплеч и говорил по-русски с небольшим акцентом.
Сжав в руке стакан с пивом, скуластый, которого звали Сергей Есенин, хрипло и азартно говорил, поглядывая на собеседников голубыми, мутноватыми от выпитой водки глазами.
– Еще Достоевский предупреждал: «жид погубит Россию»! – яростно говорил он. – Не читали? Так надо было читать! Кто сидит в правительстве? Троцкий, Зиновьев, Каменев, Свердлов, Луначарский! Из двадцати народных комиссаров девятнадцать – евреи! Остался один, и тот не русский, а грузин.
– Это кто? – поинтересовался итальянец.
– Разбойник с большой дороги, – небрежно ответил Есенин. – Называет себя Сталиным, но на самом деле Джугашвили. Слишком слабая фигура, на доске не устоит. Эх, да что там наркомы, – горестно проговорил вдруг Есенин. – Сам Ленин кто? Еврей! Девичья фамилия его матери – Бланк! Вот и рассуждай после этого.
Худощавый шатен, которого звали Алексей Ганин, горячо и пьяно кивал в такт словам приятеля. Время от времени он порывался что-то сказать, но тут же замолкал, как бы впадая в свирепую задумчивость, поэтому слова Есенина были обращены в первую очередь к усатому гражданину в широкополой шляпе.
– Вы вот сказали, что вы итальянец, потомок гордых римлян, – сказал Есенин. – Ваша империя развалилась, правильно?
– Неправильно, – возразил усач. – Но развалилась.
– Ну вот! – кивнул Есенин. – А скоро развалится и наша! Россия повержена в прах и бесславие, паразиты и жуки источили ее. Вся эта паразитическая сволочь тайно и явно распродает наше великое достояние. Подумать только – несколько ушлых жидов распоряжаются всеми сокровищами России! Распродают их налево и направо – чужого-то не жалко. А нас, русских людей, они презирают и ненавидят. Алеша, скажи ему!
– Точно, – подтвердил Ганин, хмуря брови. – Нужно срочно принимать меры. Иначе России как государству придет конец, а русский народ ждут нищета, экономическое рабство и перерождение.
– Перерождение? – переспросил усатый итальянец. – Отчего же они переродятся?
– Известно отчего, – хмуро ответил Ганин. – Если всех лучших сынов России евреи перестреляют, то кто будет детишек рожать? Трусы и предатели. Хороши же мы, русские, будем через пятьдесят лет.
Усатый хмыкнул.
