– Слишком долго. Довезем сами. – Он потрогал Слону шею. – Пульс все еще есть. Может быть, и выживет. Помогите-ка мне еще раз, Марго.
С помощью журналистки дьякон снова взвалил на спину безжизненное тело Слона и побрел к микроавтобусу. Обливаясь потом, он тихо бормотал себе под нос, в такт шагам:
Глава 8
Теперь вы мой должник
1
– Володя!
Маяковский вздрогнул и, сгорбившись, словно его застали за чем-то неприличным, обернулся.
– А, Саша… – Он слабо улыбнулся. – Здравствуй.
Родченко обнял друга за плечи.
– Мое почтение пролетарскому поэту! Рад тебя видеть, Володь. Слушай, ты сейчас свободен? Пойдем ко мне – сделаем пару снимков.
Маяковский вяло покачал головой.
– Нет, Саша… Не могу сейчас.
Родченко с тревогой вгляделся в бледное лицо поэта.
– Ты болен? – спросил он. – Что с тобой?
Маяковский расправил плечи.
– Нет, я здоров, – пробасил он почти бодрым голосом. И, горько усмехнувшись, добавил: – Только, кажется, схожу с ума.
Родченко еще несколько секунд всматривался в лицо друга, причем взгляд его становился все тревожнее.
– Что ты покупаешь? Кофе? Иди садись за мой столик, а я тебе принесу.
К удивлению Родченко, Маяковский не стал возражать. Он обвел зал воспаленным взглядом и тихо спросил:
– Который твой?
– У окна.
Поэт снова сгорбился, будто из него выпустили воздух, и, ни слова не говоря, прошел к столику.
«Совсем плох, – подумал Родченко. – Явно болен. Уж не из-за Бриков ли?»
Он взял для Маяковского чашку черного кофе и посыпанный сахаром сухарь.
– Ну, рассказывай. Что у тебя? И почему ты один, без Лили?
– У нас с ней временный бенц, – ответил поэт и тупо посмотрел на сухарь. – Это что? Сухарь? Это я не буду. Я сыт.
– Ты сильно похудел, – сказал ему Родченко. – Кожа да кости. Когда ты в последний раз ел, Володь?
– Я… не помню. Но я не хочу.
– Так вот слушай: если ты не съешь, я смертельно на тебя обижусь, – нахмурив брови, очень серьезно произнес Родченко.
Маяковский вздохнул, послушно взял сухарь, макнул его в кофе и принялся вяло жевать.
– Так что там у вас с Лилей? – снова спросил Родченко. – Не помирились после той ссоры?
Маяковский кивнул и, машинально двигая челюстями, снова макнул сухарь в кофе. Родченко вглядывался в лицо друга, все более ужасаясь переменам, которые с ним произошли.
– Я помню, – сказал он. – Вы решили не общаться два месяца. Так, значит, ты теперь в ссылке?
– Угу. – И поэт опять окунул сухарь в чашку.
Родченко помолчал, потом спросил:
– Когда кончается твоя ссылка?
– Двадцать восьмого февраля, в три часа дня, – ответил поэт хриплым голосом.
Родченко подсчитал в уме и мягко улыбнулся:
– В сущности, ждать осталось недолго.
Маяковский ничего не ответил.
– Если ты не будешь есть, ты столько не протянешь, – шутливо произнес Родченко. И тут же добавил со всей серьезностью: – Ты очень плохо выглядишь, Володя. У тебя больной вид.
– Я знаю. – Маяковский медленно повернулся к Родченко и сказал, глядя на него огромными, воспаленными, глубоко запавшими глазами: – У меня каждый день болит голова, Саша. По ночам мучают кошмары. Иногда я не сплю совсем.
– Что же ты делаешь?
– Гуляю по городу. – Губы поэта искривила странная жутковатая усмешка. – Знаешь, ночью в Москве встречаются удивительные субъекты. – Он хищно прищурился и вдруг качнул головой, словно опомнившись. – Все это чушь, Саня. Не обращай внимания. Главное – я пишу поэму.
– Поэму?
– Да.
– Это здорово!
– Написал уже десять страниц, – сказал Маяковский горделиво. – Закончу двадцать восьмого февраля.
– А если не успеешь?
– Успею.
Родченко посмотрел, как Маяковский пьет кофе, нахмурил брови и сказал:
– Если ты продолжишь вести такой образ жизни, то читать поэму ты будешь врачам в доме умалишенных. Тебе нужно развеяться.
– Развеяться? Как?
Родченко пожал плечами:
– Не знаю, сходить куда-нибудь. Почитать стихи перед публикой.
Маяковский скривился.
– Нет. Не хочу никого.
– Ну… – Родченко снова пожал плечами. – Тогда сходи в театр. Надвинешь кепку на глаза, и никто тебя не узнает. Хотя, конечно, узнают, – добавил он задумчиво. – Но развеяться тебе необходимо.
Поэт молчал, сжимая чашку двумя руками.
– Что-нибудь попроще, – продолжал размышлять Родченко. – Понезамысловатей… И чтобы никаких стихов. – Задумчивый взгляд Родченко скользнул по улице, и лицо его осветилось. – Придумал! Посмотри в окно. Видишь афишный столб?
Маяковский, прищурившись, посмотрел в серое окно.
– Ну.
– Желтая афишка, – сказал Родченко. – Видишь? В Москве сейчас гастролирует известный фокусник и маг из Берлина. Развлечение не ахти какое, но зато тебя там точно никто не узнает. Сходи, развейся. Хочешь, я пойду с тобой?
Родченко вдруг осекся. Лицо Маяковского словно окаменело.
– Герр Риттер, – хрипло шептал он, вглядываясь в афишу. – Маг и гипнотизер.
Родченко посмотрел на афишу.
– Ну да. Ганс Риттер. Кстати, выступление начинается через полчаса. Если поспешим, еще успеем. Пойдем?
Маяковский молчал.
– Володь, ты меня прости, но это глупо, – сказал Родченко. – Ты намеренно губишь себя. Это не по- нашему, не по-советски. Возьми себя в руки. Брось это мещанство.
Маяковский повернулся к Родченко и пристально на него посмотрел.
– Мещанство, – медленно проговорил он. – Да, ты прав… Наверное, прав… Точно прав! – Поэт схватил чашку и залпом допил кофе. Брякнул чашку на стол и вытер рот рукавом пальто. – Ты прав, Саня! Надо
