Крупин этих главных организаторов величает «братьями во Христе».
А Гребенщиков указывает тем, кто не слеп: «К сожалению, церковь вместо того, чтобы встать на сторону порабощаемых и поднимать их на борьбу за свою свободу, сама обнимается с этим Антихристом… Сотрудничество церкви с такой властью за то, что она (ограбив народ!) строит храмы, бросает ей подачки и подчиняет ее своим эгоистическим целям, превращает в орудие духовного порабощения людей, — разве все это соответствует заповедям Христа?»
И вот что особенно важно запомнить вам, Крупин: «Терпению народа все равно придет конец. И тогда он вспомнит, кто с кем обнимался и сотрудничал в это смутное, трагическое для него время»(Советская Россия, 10.4.04).
Дальше оратор показал себя убежденным противником не только новейших достижений, но и такой вековечной и благотворной потребности, как изучение иностранных языков. Вот полюбуйтесь: «После XX съезда партии русский язык начинал быть (!) в загоне, вдвигался (!) в сознание английский». Это как же он вдвигался? А вот, оказывается «в 1984 году в СССР английский учили более десяти миллионов студентов… (Так что, при этом у них из памяти выдвигали родной язык?), а русский в США учили только 28 тысяч студентов». Господи, и это с трибуны Всемирного собора говорит писатель, и это печатается ныне в писательской газете!
Во-первых, при чем здесь XX съезд? В нашей стране иностранные языки учили всегда — и до съезда, и до войны, и в царское время. Мой отец после окончания реального училища, кажется, неплохо знал немецкий и французский. Я был бы счастлив, если, кроме английского и немецкого, мне вдвигали бы еще французский, итальянский и испанский. Можно лишь радоваться тому, что столько нашей молодежи учили английский, как и другие языки, ибо английский — писатель должен бы знать и это — самый распространенный язык в мире. А американцев можно только пожалеть, что столь немногим из них вдвинули русский, хотя он и не так распространен.
В этой области, увы, паритет с американцами невозможен. А вот в других весьма желателен и даже необходим. Недавно президент Путин сообщил, что в этом году на территории России будет проведено два десятка совместных российско-американских мероприятий. Вот и спросил бы Крупин, как он выражается, «брата во Христе Владимира»: «А сколько пройдет совместных мероприятий на территории США?»
В речи под видом русского патриотизма и православия явлено было миру немало всякого вздора, ярко характеризующего и оратора, а теперь и редактора газеты. Например: «Полет Гагарина был использован для поднятия мощной антицерковной волны. Как иначе — Гагарин Бога не видел в космосе, как тут не усилить разрушение храмов». Кто, когда, где связывал полет Гагарина с делами церкви? Хрущев, что ли? Так ему никакой Гагарин не нужен был для оправдания своего самодурства. Или академик Гинзбург? Так назови его по имени!
Нет, с конкретными именами у Крупина дело обстоит слабо. Он предпочитает выражаться уклончиво: «один человек», «один специалист», «один батюшка», «казанский муфтий», безымянные старушки, безымянная статья безымянного автора и т. п. Так спокойней вкушать блаженство…
Напомню еще раз, что это не статья, а выступление на Всемирном русском соборе. Там наверняка было немало антисоветчиков и ненавистников коммунизма со всего света. В таком обществе неприлично говорить, что коммунисты сумели поставить Россию в ряд с Америкой, а кое в чем — впереди, демократы же мечтают догнать и перегнать Португалию. И оратор доходит даже до того, что приводит слова Сталина об известной фултонской речи Черчилля, но Сталина не называет, — в этом обществе неприлично.
Со страниц «Завтра» Крупин однажды возгласил: «Бушин — лучший критик современности». Но я же коммунист, он знает это, да и по моим писаниям видно. За что же мне, коммунисту, он отвесил такую оголтелую похвалу?
В другой раз встречает меня в Союзе писателей, радостно улыбается, заключает в объятья и лобзает. Коммуниста! Если это для него синоним «демократа», то, вероятно, отлобзавшись со мной, он побежал лобзать Хакамаду и Немцова.
КАК ИЗ ПОЭТА ДЕЛАЛИ ЧУЧЕЛО
С советских времен у нас бытует странная манера — не называть возраст юбиляра, если это женщина. Считается, что так — деликатно, интеллигентно, галантно, импозантно. Между тем сия импозантность нередко порождает недоразумения и споры.
Вот взял я четвертого апреля «Литературную газету», и с первой полосы на меня глянул роскошный портрет поэтессы Беллы Ахмадулиной, сделанный словно бы под «Незнакомку» Крамского, только с еще более впечатляющей широкополой шляпой. Под портретом — восторженный поздравительный текст.
Говорю жене: «У Ахмадулиной юбилей. Надо бы телеграммку отбить». Жена, конечно, первым делом спрашивает: «А сколько ей?» — «Тут не сказано, — отвечаю, — но, по-моему, восемьдесят». — «Да ты что! — восклицает жена. — Я думаю, шестьдесят». — «Как шестьдесят, — говорю, — она же была замужем за Евтушенкой, а тот, поди, ровесник Бориса Ефимова, которому за сто. Во всяком случае, такое впечатление. Сколько себя помню, Евтушенко был всегда и везде. А к тому же, я однажды танцевал с Беллой на юбилейном вечере Литинститута. Она, конечно, была молода, и я тоже, но это так давно, так давно… Вот и Анатолий Салуцкий, давний друг и сосед ее по даче, пишет о знакомстве с ней здесь же в статье, так и названной «По-соседски…»: «Боже мой, как давно это было!» И опять: «Боже мой, как давно это было!.. Белле уже… не знаю сколько». В этот же день и Наталья Дардыкина, видимо, ровесница юбилярши, писала в «МК»: «Не спрашивайте у поэта про возраст. Все врут календари». Дескать, как сказал поэт, «что в возрасте тебе моем».
Право, это довольно странно, ибо сама поэтесса вовсе не избегает точных дат и однажды сказала даже так: «Знаете, моя молодость закончилась в 1968 году», т. е. в тридцать лет. Известно, что многие поэты еще и далеко до тридцати сетовали на то, будто «все миновалось, молодость прошла!», но тут — такая таинственная точность! Ума не приложу, как это объяснить. Да уж не тем ли, что именно в том году Ахмадулину впервые опубликовало антисоветское издательство? Эмигрантский «Посев» выпустил ее книгу «Озноб» и, видимо, этим загубил советскую молодость поэтессы.
Биографического словаря под рукой не оказалось, и нам с женой так и не удалось решить спор о возрасте юбиляра.
Еще несколько лет тому назад в «Литературной России» можно было прочитать, что «стареющие поклонники составляют уже не многомиллионную армию почитателей таланта мэтрессы, а, увы, трепетную сентиментальную горстку. Они с придыханием рассказывают внукам об этой удивительной поэтессе». Не знаю, так ли, но если осталась лишь трепетная горстка, то, судя по публикациям в день юбилея, она даже повысила свою способность трепетать при имени мэтрессы.
В этом легко убедиться, пробежав хотя бы редакционный текст под портретом в «Литгазете» и там же — статью А.Салуцкого. В обоих текстах преобладают речения высокого штиля, хотя, ведь знают же, небось, авторы, что еще Достоевский говаривал: «Высоким стилем можно опошлить все». И вот о стихах как, однако: «восхитительные»… «замечательные»… «ее творения составили славу русской поэзии»… «возвышенная лира»… «вечное и великое слово»… «воздушное слово»… «безумной красоты слово»… «истинные ценители поэзии замирают перед прозрачным явлением ее стихов»… О самой имениннице: «артистичная и воздушная»… «ее позиция всегда была твердой и ясной»… «внутренний пыл и сила натуры сохранились»… «великая поэтесса»… «воплощенное вдохновение»… «она творит поэзию»… «великий поэт»… «исполинский поэтический рост»… «она была и остается символом своего времени»…
Вот даже как: «была и остается»! Прибегли к железной сталинской формулировочке. Помните? «Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим…». И притом заметьте, вождь ничего не говорил о воздушности или прозрачности поэта, о замирании, содрогании или трепыхании читателей перед его стихами. В этот же день по НТВ было сказано еще и так: «Мы говорим «Белла» — подразумевает «Ахмадулина». Ну, это плоская вариация на известную тему опять же из Маяковского: «Мы говорим «Ленин» — подразумевает «партия».
Гораздо содержательней рулады, например, помянутой Натальи Дардыкиной, заслуженной ветеранши
