За каждым из них гонялась полиция, каждого ожидали и холодные тюремные стены каземата, ссылка, каторга, может быть виселица.
Все шумнее и пьянее становилась беседа. Чокались липкими стаканами с ароматной жженкой, пили за «светлое будущее».
— Не мы — так другие!
— За счастье народа!
— В прошлом году не удалось — удастся в нынешнем!
— С новым годом!
— С удачей!
Пели марсельезу. Задорный ее мотив уносил Веру из действительности, гнал куда-то в беспредельность.
— Эти последние капли пусть будут последними каплями чаши неволи!
Кто-то по-польски запел революционную песню, по ее никто не знал и запевшего не поддержали.
Когда допили последние капли «чаши неволи», стол отставили в сторону, Ольга Любатович села за пианино, и с шумом, притоптыванием, шутками и припевая, отплясали кадриль. Вера танцевала с Сухановым, против нее были Андрей с Перовской. Потом плясали польку и вальс.
Никогда Вера так искренне не смеялась и не веселилась, как на этой товарищеской вечеринке под новый 1880-й год.
Андрей скинул пиджак и задорно запел:
И. громыхая каблуками, пустился вприсядку.
В мутном рассвете зимнего утра Вера возвращалась домой. Не вмещалось в ее голове, что эти беспечные, веселые люди — убийцы, что они палачи, что они готовили смерть Государю. Это просто была какая-то необычайно заманчивая, увлекательная игра.
Вера прокралась в свою комнату, боясь разбудить девушку или лакея, и легла спать.
Тогда — казалось весело. Теперь, в сотый раз перечитывая прокламацию, поняла — сумасшедшие… Изверги… палачи…
Ужас охватил ее. Она сидела в темной комнате и думала: «Что же может она теперь сделать?.. Как выйти из этой пропасти, куда так легкомысленно она попала?.. Донести? Все рассказать, во всем покаяться дедушке Афиногену Ильичу или Порфирию?.. Она никакой клятвой не связана. Она не вступала в партию, не давала слова молчать, не присягала. Но она была связана большим, чем все это… их полным доверием».
При ней читали устав Исполнительного комитета партии Народной воли:
«В Исполнительный комитет может вступить только тот, кто согласится отдать и его распоряжение всю свою жизнь и все свое имущество безвозвратно, а потому и об условиях выхода из него не может быть и речи»…
Вера не вступала в Исполнительный комитет и не давала никакого согласия. Она сидела тогда, прижавшись к Перовской, и дрожала внутренней тихой дрожью. Она тогда поняла — ей выхода нет!
Теперь она знала многое. Она знала, что арестованный с динамитом осенью прошлого года Гольденберг всех выдал и полиция разыскивает названных им лиц. Вера знала, что Окладский, которого подозревают в том, что он перерезал провода у Александровска, изменил партии и служит в Охранной полиции. Они это делали легко и просто. За ними не стояли воспитание прошлого, предки, сознание своего благородства. Вера этого никогда не сделает. Она
Уйти?..
Вера чувствовала, что не только уйти не сможет, но исполнит все то, что ей оттуда прикажут. С несказанным последним ужасом, какой только бывает в кошмарном сне, Вера чувствовала, что между ними и ею протянуты невидимые тонкие нити и что эти нити прочнее стальных канатов держат ее при них и что ей от них никогда не уйти.
Вера опустила прекрасную голову на руки и беззвучно плакала горькими слезами.
Ночь тихо вошла в комнату. Сквозь тюлевые гардины стали видны шесть стекол высокого окна, разубранных морозом. Неизъяснимая печаль была в этом ночном свете, входившем в кромешный мрак комнаты, где уже ничего нельзя было рассмотреть.
Суханов разыскал Веру на Таврическом катке.
При свете морозного зимнего дня Вера увидела, как постарел и осунулся Суханов за этот год революционной работы. Вера знала, что он весь отдался помощи народовольцам, что он поставлял Ширяеву в его динамитную мастерскую запальные шашки и капсюли с гремучей ртутью, что он являлся техническим помощником Ширяева. Он был обречен, и он знал это. В его глазах Вера приметила страшный огонь безумия. Бес владел им.
— Вера Николаевна, как я рад, что нашел вас, — торопливо сказал Суханов. — Софья Львовна просит вас непременно прийти к ней завтра утром.
Сказал и сейчас же ушел с катка, точно боялся быть узнанным я схваченным там.
Вера пошла к Перовской.
Перовская была необычайно нервна и возбуждена. Она внимательно посмотрела прямо и глаза Вере и сказала:
— Что это, Вера Николаевна, вы к нам давно не заходите?
— Так… Как то не пришлось. Мне это время все нездоровится. Соня… А ты не помнишь, мы с тобой на «ты» выпили под Новый год…
— Ах, да. Точно… Ты, Вера, что? — строго глядя ей и глаза, спросила Перовская.
— Я? Ничего, — сказала Вера. — Суханов сказал мне, чтобы я к тебе зашла.
— Вот что, Вера… Окажи мне маленькую услугу. Узнай у твоего генерала, когда у Царя будет званый обед и обедать будут в большой столовой над гауптвахтой? Ты обещаешь мне это сделать?
Вера хотела отказаться, хотела все сказать. Но Перовская так строго и внимательно посмотрела на Веру, что та промолчала…
В этот вечер Вера заговорила с дедушкой о том, что ожидается до Великого Поста при Дворе.
Бесы владели Верой. Она уже не отдавала себе отчета, что она делает, она чувствовала себя во власти этой женщины с прямым, неломающимся взглядом узко поставленных маленьких глаз.
На другое утро она бежала, гонимая какой то странной силой, к Перовской, чтобы сказать ей, что 5-го февраля ожидается приезд ко дворцу Принца Александра Гессенского и что в этот день в половине седьмого вечера и большой столовой Зимнего Дворца в Высочайшем присутствии состоится парадный обед.
— Вот и спасибо, Верочка, — сказала Перовская, — очень меня ты этим утешила.
Она сейчас же простилась с Верой и сказала, что ей очень нужно спешить по делу.
5-го февраля Желябов со стороны Александровского сада и Перовская от арки Главного Штаба с 6 часов вечера наблюдали за Зимним Дворцом.
