счастлив.
И точно, Государь очень скромно и тихо обвенчался с Княжной Долгорукой в малой дворцовой церкви при одном священнике и псаломщике, без дьякона и певчих. Таинством брака закреплял он свою давнишнюю, последнюю, 12-летнюю любовь… Шафером Государя был генерал-адъютант граф Баранов, шафером Княжны Долгорукой генерал-адъютант Рылеев.
Известие об этом браке было встречено в Государевой Семье нехорошо. Государь Наследник Цесаревич Александр Александрович, бывший на водах в Гансале, собрался уехать и Данию, к родителям своей жены. Лорис-Меликов помчался в Гансаль, и убедил Наследника приехать к отцу и помириться с ним.
Государь, с молодой женой уехал и Ливадию. Когда Наследник прибыл в Крым, Государь лично встретил сына на пристани. Отец и сын обнялись и оба расплакались. Обоим было нестерпимо тяжело.
Недаром давалось Государю то счастье, которое он себе исподволь готовил, мечтая о тихой жизни среди новой семьи. Государь хотел уйти подальше от забот и правления.
Зимой 1880–1881 года Государь с Лорис-Меликовым вырабатывал серьезные реформы по управлению государством: шел пересмотр основных законов Государства. В обществе ходили слухи — будет дана конституция и одновременно с обнародованием закона о представительном образе правления. Долгорукая, получившая титул Княгини Юрьевской, будет провозглашена Императрицей и будет произведено ее венчание на царство.
В высших Петербургских сферах росло недовольство Государем. По либеральным гостиным шептали: Государь ненормален. Он должен передать Правление Государством сыну и удалиться на покой.
В эти дни партия народовольцев прислала Государю смертный приговор и грозила ему динамитом…
Так начался 1881-й год, двадцать шестой год благополучного царствования Государя Императора Александра II.
Па Малой Садовой, в молочной лавке Кобозева работы по устройству подкопа шли по ночам при свете лампадки, горевшей у большого образа Св. Георгия Победоносца. Дело подвигалось медленно. Только вышли под фундамент дома, как наткнулись на чугунные водопроводные трубы. Их удалось обойти, но за ними показалась большая деревянная фановая труба. Пройти под ней мешала вода, идти над ней было опасно, могла провалиться мостовая, и тогда обнаружился бы подкоп. Сделали в трубе прорез и через него протаскивали на середину улицы мину и провода. Как только сделали прорез, из трубы пошло такое зловоние, что пришлось работать с ватными респираторами, пропитанными марганцем. Рабочий мог оставаться под землей всего несколько минут. Повторялось то, что было при подкопе в Москве. Но теперь уже был опыт, и Перовская неотступно следила за работой.
Следила не она одна. По-видимому, лавка Кобозева возбудила подозрение полиции. В лавку под видом санитарной комиссии заходил околоточный надзиратель с участковым врачом и дворником. Они поверхностно осмотрели лавку, не заметили того, что в углу под рогожами лежала земля, и ушли. Надо было торопиться.
Зашел в лавку и содержатель другой молочной по соседству, купец Новиков, опасавшийся конкуренции, купил полкруга сыра и, вернувшись, рассказывал:
— Ни то, ни се… В торговце этом мне сомневаться не приходится — он моей торговле вредить не может.
«Кобозевы» знали про это и понимали — долго так не укрыться, нужно спешить.
К концу февраля подкоп был окончен, и Желябов сам отвез в лавку динамит и все нужное для взрыва.
В тоже время для окончательной разработки плана покушения от Исполнительного комитета прибыл из Одессы Тригони, имевший кличку «Милорд». Он знал, что полиция следит за ним и тем не менее остановился, как то делал и раньше, в меблированных комнатах госпожи Мессюра и прописался под своим подлинным именем.
У госпожи Мессюра жили — и подолгу — тихие и спокойные люди: отставные артисты на пенсии, старухи, вдовы чиновников, приезжие из глухой провинции по тяжебным делам.
Тригони спокойно прожил около месяца, встречаясь с нужными ему людьми.
25-го февраля рядом с его комнатой появился сосед — отставной флота капитан. Это был человек среднего роста в седеющих, очень черных бачках — Милорду показалось — уж не накладных ли? с пунцовым носиком. Он поджидал Тригони в коридоре.
— Позвольте рекомендоваться, — сказал он со сладчайшей улыбкой и необычайно почтительно, изволите быть, как мне тут сказали, из Одессы-с… Ужасно, как меня это обстоятельство порадовало. Помилуйте-с, такой город!.. Забыть никак нельзя-с! И служба моя, должен пояснить вам, протекла вся в Черноморском флоте-с.
Было что-то ненатуральное, актерское в этом человеке с ласковыми глазами, с набегающей на них постоянной слезой, с частыми «словоерсами», с навязчивой услужливостью.
Тригони с трудом отделался от него.
На другой день капитан опять захватил Тригони в коридоре.
— За покупочками ходить-с изволили… Позвольте, я вам донесу. Устать изволили-с… А у меня в номере самоварчик кипит-с… вот вместе-с напились бы чайку-с… С Кронштадтскими сухарями-с…
И опять Тригони с трудом освободился от навязчивого соседа.
Через день, 27-го февраля, Тригони в седьмом часу вечера возвратился домой. Капитан не встретил его на этот раз в коридоре, дверь его комнаты была заперта, и на ней висел ключ, но, когда Тригони проходил мимо комнаты, ему показалось, что там не пусто.
Тригони ожидал к себе Желябова, и тот, как было условлено через полчаса пришел к нему.
— Милорд, — сказал Желябов тихим голосом, — у тебя в коридоре, кажется, полиция.
Тригони молча пожал плечами и вышел за дверь. Его тотчас же схватили городовые, выскочившие из комнаты капитана. На шум борьбы выбежал Желябов. Он тотчас же был тоже схвачен.
— Кто вы такой, — спросил Желябова околоточный, — и что здесь делаете?
— Я Петр Иванов, — быстро ответил Желябов. — А по какому делу — это вас не касается.
— Пожалуйте в участок. Там разберемся по какому делу вы здесь.
Тригони и Желябов были отвезены из участка в канцелярию градоначальника. Их принял градоначальник Федоров, с ними находился вызванный для допроса товарищ прокурора Добржинский.
Федоров всмотрелся в Тригони и сказал, хмурясь:
— Вы, Тригони, по партийной кличке «Милорд»… Мы давно вас ищем… А вы — Петр Иванов?
Добржинский встал и внимательно посмотрел в лицо Желябова, ярко освещенное висячей керосиновой лампой.
— Желябов, — сказал он, — да это — вы!..
Желябов поклонился.
— Ваш покорнейший слуга… Но мой арест вам нисколько не поможет.
— Ну, это мы еще посмотрим. На всякую старуху бывает проруха. — Добржинский обратился к Тригони: — Как вы могли проживать под своим именем в то время, когда вы знали же, что мы вас давно разыскиваем? Знаете-с, неосторожно…
Желябова и Тригони отправили в Дом предварительного заключения.
На другой день Лорис-Меликов послал доклад Государю:
«Всеподданейшим долгом считаю донести до сведения Вашего Императорского Величества, что вчерашнего числа вечером арестованы Тригони (он же «Милорд») и сопровождавшее его и не желающее до настоящего времени назвать себя другое лицо; при сем последнем найден в кармане заряженный большого калибра револьвер; хотя по всем приметам в личности этой можно предполагать Желябова, но до окончательного выяснения не беру на себя смелость утверждать это».
