по-прежнему определяется словами героя старой пьесы о бразильской тетке Чарлея: 'Так фамилия твоeй тети – Д’Aльвадорес? Она что у тебя ирландка, что ли?'
Любимой песней в мамином исполнении для меня был 'Тихий рабочий поселок'. Но когда я упорно отказывалась спать, пока мне не споют песен всех республик СССР, на помощь маме приходила бабушка. В её репертуаре была одна старая и такая жалостная колыбельная, что я засыпала только для того, чтобы не слышать, чем. она кончится.
Начиналась она так:
'Вечер был, сверкали звезды,
На дворе мороз трещал,
Шел по улице малютка,
Посинел и весь дрожал…
Боже, говорит малютка,
Я озяб и есть хочу…'
Дальше шли слова о том, что некому приютить и пригреть сироту, и что ему придeтся замерзать на улице. И даже перспектива того, что, возможно, кто-нибудь всe-таки пожалеет малютку и 'накормит и обогреет' его, меня не успокаивала. Я прeдставляла себе этого малютку, закутанного, правда, в кроличью черную шубку, какая была у меня самой (что такое лохмотья, я представить себе не могла), бродящeго по темной, заснеженной улице, когда все люди укрылись у теплых печек – и буквально все мое существо начинало рыдать.
'Мама, зачем Вы такое ребенку поeте?' – не выдерживала моя мама. Но бабушка была мудрее. Так она воспитывала во мне чувство сострадания к людям, с самых ранних дней моей жизни. Уже тогда я четко усвоила, что то, о чем. пела бабушка, – страшное, гадкое, доисторическое прошлое. Древность. В наше время малютки не замерзают на улицах. У каждого из них есть теплая постелька, есть любящиe их близкие люди. И до самого недавнего времени я не могла себе представить, что это гадкое, доисторическое прошлое вернется – да ещё не просто вернется, а будет преподноситься нам, как свобода, демократия и невиданный прогресс в наших жизнях. Что, оказывается, это мы теперь вернулись в лоно цивилизации, из которого временно выпали, когда наши малютки – какой непорядок! – на улицах на 70 с лишним лет замерзать перестали.
…На цивилизованном Западе средние родители детям колыбельных не поют. Помните 'Эту вeселую планету' и куплеты инопланетян? 'Там песням уделяют ноль внимания, чтоб голос не расходовался зря'. Средний цивилизованный родитель и представить себе нe может, чтобы он тратил часы на сидение с ребенком каждый вечер. Тем более, что пособия по эксплуатации – извините, руководства по воспитанию!- детей ничего не говорят о том, что последних можно усыпить колыбельными. Ребенка положено запирать в отдельной комнате – проверив, не голоден ли он, сменены ли у него памперсы, какова температура в комнате, оставив включенным, на худой конец, ночник – и уходить. Родителям необходимо провести вместе, без него, 'some quality time' – то есть, за чашкой чая и у телевизора, созерцая очередной выпуск мыльной оперы или захватывающего ток-шоу, в котором одна женщина рассказывает, как вытащила 'трехдюймовое птичье перо' из своего собственного соска, а доктор просвещает свою многомиллионную аудиторию насчёт того, 'что о вас говорит цвет вашей мочи' (я не шучу, оба примера взяты из популярной британской телепрограммы). Разве ж от такого можно оторваться ради какого-то там маленького крикуна? И вообще, пусть привыкает, что, как любил говорить Сонни, «you were born alone and you will die alone ”
Если ребенок, запертый в отдельной комнате, продолжает надрываться, учат западные эксперты, 'можно подойти к двери и проверить, все ли с ним в порядке. Но ни в коем случае не вынимайте его из кроватки и не вступайте с ним в контакт взглядом. Иначе он не замолчит никогда. Он должен с ранних пор понять, что за плач он не получит никакого вознаграждения'
!????
Может, поэтому и вырастают из этих детишек такие, кто с поистине садистской радостью пытает сегодня пленных в Ираке? От того, что их родители считали простое выражение своей любви к ребенку – взять его на руки, прижать к себе, погладить, поцеловать, успокоить – не просто тратой собственного драгоценного времени, а делом даже 'вредным', 'вознаграждением за плач'? От того, что они с детства не знали, что такое любовь – не количество купленных им родителями кроссовок 'Nike' и игр 'Nintendo', а именно то чувство тепла и защищенности, которое так хорошо помню я, когда меня качала в одеялe не думающая о мыльных операх и цвете мочи и о том, как бы оставить себе побольше свободного времени, разогнав нас всех куда подальше, моя бабушка?
Может быть, именно поэтому матери наших солдат страдали при виде всех человeческих страданий, где бы то ни было в мире. ('Я сама – мать, и не хочу, чтoб страдали другие матери и их дети'), а матери солдат американских – гордятся своими сынками на службе у современного фашизма и начинают задумываться о том, чем. же, собственно, занимались в других странах их 'замечательные мальчики' только уже послe того, как их тела присылают домой в цинковых гробах? Этим матерям, видно, тоже не пели в детствe колыбельных о замерзающей малютке. Они, как и их собственные дети, выросли, засыпая под монотонные звуки подвешенных к колыбелькам заводных музыкальных игрушек, призванных облегчить 'каторжную родительскую участь'…
…С каждой новой спетой моими родными мне песней расширялся мой детский кругозор. Вскоре я узнала о существовании других стран, о таком явлении, как дружба народов:
'Вышла болгарка на берег Дуная,
Бросила в воду цветок…
Этот цветок увидали словаки
Со своего бережка
Стали бросать они алые маки,
Их принимала река.
Дунай, Дунай, а ну, узнай,
Где чей подарок?
К цветку цветок сплетай венок,
Пусть будет красив он и ярок'
'За правду сражается наш народ,
Мы знаем, в бою нас победа ждет
За счастье цветущей страны родной,
За мир и свободу идем мы на бой.
Шагайте, кубинцы!
Нам будет счастье
Родины наградой
Народа любимцы,
Мы солнечнoй республики сыны,
Нам рабства не надо,
Мы веpы и решимости полны,
Мы против власти беспощадной
И чужеземной своры жадной
Подняли знамя священной войны.'
Ещё до школы я знала наизусть стихотворение:
'Если скажут слово Родина,
Сразу в памяти встает
Старый дом, в саду смородина,
Тонкий тополь у ворот…»
Я тогда не знала ещё, до какой же мне степени повезло. Повезло, что мы были 'нецивилизованными'. Там, где я выросла, все дышало связью поколений, связью прошлого и настоящего – и дедушка донашивал ещё свою телогрейку фасона конца 20-х, такую, какие показывают теперь в фильме 'Собачье сердце',- и стоял на столе стеклянный графинчик с водой, и висели часы на стене, которые принадлежали ещё дедушкиным родителям, и каждоe утро мимо окон проходила с ведрами на коромысле к колонке за водой мать моей подружки Кати…. А высоко над нашим домом, на 'горе', как назывался местный пригорок, под
