Гражданской войны Илья, как старший из мужчин в семье, ездил в отчаянно-опасные поездки на Украину: менять вещи на хлеб. Он рассказывал о том, как путешествовал под вагонами, и как один раз во время такой поездки его отхлестал плеткой батька Махно.
Дедушка был видным и красивым парнем, но мало кто из девушек мог выдержать его характер: прямой, резкий, насмешливый. Он не был из тех, кто умеет красиво ухаживать. Наоборот, он мог, например, принести с собой на танцы в пробирке сероводород с работы, спрятать пробирку в кармане и потихоньку открыть ее во время самого романтического танца с девушкой…
Не был дедушка и коммунистом. Он так никогда и не вступил в партию. Зато в комсомоле и в партии активно была занята практически вся семья его будущей жены: сама бабушка и её сестра были комсомольскими активистками, , а их два брата, старший из которых, тоже Илья, начавший работать на металлургическом заводе с 9 (!) лет, вступил в партию в 1917 году в возрасте 17 лет, вообще стали профессиональными партийными работниками. Что и привело семью Поздняковых к испытаниям в 30-е годы. Илья и его брат Владимир были арестованы как 'враги народа'. Илья работал к тому времени в Ленинграде с С. М. Кировым. Тамарочка (о ней речь еще пойдет) тоже была на какое-то время арестована, а моя бабушка Сима, потеряла работу. Она рассказывала как-то о том, как шла в то утро на работу, намереваясь пойти в партком, чтобы рассказать об аресте брата (так тогда полагалось) – и по пути поведала об этом одной своей коллеге. Каково же было её удивление, когда её вызвали в партком раньше, чем она успела туда дойти! 'Я сочла своим долгом пойти и рассказать товарищам об этом,' – без тени смущения заявила ей коллега, которой она доверилась со своими планами. Впрочем, в те годы (как и теперь) такое поведение не было исключением. Подлость человеческая к коммунизму сама по себе не имеет никакого отношения. И это знали и Тамарочка, и бабушка, и их братья.
Бабушкин брат навсегда остался убежденным коммунистом. Он осел на Урале, стал там почетным гражданином своего маленького городка и несколько раз приезжал к нам в гости. Помню, как он, уже пожилой и совершенно лысый, замечательно пел – молодым, сильным голосом. И как, смеясь, вспоминал о своем заключении: «За что боролись, на то и напоролись!» Никакой злобы, никакой обиды «на Сталина» не было в нем. (Интересно, а кто-нибудь когда-нибудь собирал воспоминания людей, живших во времена реформ Петра Первого? Уверена, что там «обиженных» было не меньше, а то и поболе, чем в сталинские времена!)
…Поздняковы отделались легко: братьев сослали на Урал на 20 лет, а сестры нашли-таки другую работу. Тамарочка, проработавшая после этого почти 40 лет в областном спорткомитете секретарем, любит вспоминать не об аресте, а о том, как она написала письмо Сталину, пожаловавшись на несправедливость, а Сталин во всем разобрался и «дал ей путевку на курорт'. На Черное море. А Симе помог устроиться на новое место её будущий супруг, знавший её по старой работе. Он потом всю жизнь посмеивался над ней и сестрой: 'Комсомолки, в красных косынках!' Когда дедушке хотелось подразнить их, он делал глубокомысленное лицо и начинал так: «Лев Давыдыч был большой умница… А уж какой оратор !» – и хитро краем глаза на них поглядывал.
В 1941-м Илью отправили на фронт. Перед отправкой на фронт попросил бабушку его ждать. …. Бои под Ленинградом были такими ожесточенными, что дедушка остался в живых только потому что был ранен, и его вовремя вынесли с поля боя. По его словам, из всего взвода больше никого в живых не осталось. Помню, он рассказывал, что наркоз, под которым ему делали операцию, сокращает жизнь на 7 лет. Если бы дедушка прожил ещё 7 лет, он дожил бы до развала CCСР, до чубайсовско-гайдаровского ограбления народа, до всей горьковско-гоголeвской нашей сегодняшней действительности. Зная его характер, можно с уверенностью сказать: молчать и терпеть все это он бы не стал. A значит, недолго бы прожил… Может, и к лучшему, что не увидел он всего этого?
Сима была девушкой с теми качествами, которые так ценились в те годы в женщине: очень скромная, умная ('у матери ума палата»- всегда с гордостью говорил Илья о ней) , спокойная, терпеливая, работящая. Оба товарища по работе были уже не юными когда познакомились, а когда поженились в 1944-м, Илье было 37, а Симе – 30.
После войны у них родились двое детей – мама и мой дядя Шурек. ('У нас было удивительно счастливое детство!' – вспоминает моя мама. 'Такое интересное, такое насыщенное!'). А ещё он взял на себя воспитание племянницы, 15-летней дочери его сестры, оставшейся сиротой. Она прожила вместе с Ильей и Симой ещё 15 лет, до самого своего замужества. И всю жизнь поминала его добром.
…Когда я уже была студенткой, у дедушки случилось кровоизлияние в мозг. Потому что он слишком волновался за бабушку, попавшую в больницу. С бабушкой-то все оказалось в порядке, а вот дедушку парализовало. Мы с трудом вытащили его из подвала, где это с ним случилось. Позвонили в 'скорую': найти работающий телефон-автомат заняло где-то минут 40, а потом ещё 3 или 4 часа ждали врачей. «Перестроившиеся» уже врачи приехали, посмотрели на него и сказали нам: 'Ну чего вы хотите? Старый же человек…' – и уехали.
Дедушка прожил ещё почти 2 года, не вставая с постели. Разум у него был в полном порядке, и ему было очень неудобно, что он доставляет нам такие хлопоты – за ним ухаживать. В редкие минуты затемнения он спросил однажды у бабушки: 'Ты замужем?' От неожиданности она даже села: 'Илюша, ты о чем спрашиваешь? Конечно, замужем!' 'Жалко', – сказал он. 'Почему?' 'Хотел тебя пригласить в кино…'
Мама пыталась поднять его на ноги – различными лекарствами, массажами, терапиями, – и ей это почти удалось. Если бы не лечащий врач, которая пришла однажды к нам на дом, обнаружила его сидящим на постели и удивленно воскликнула, не думая: 'Надо же, Илья Семеныч! Вы сами садитесь! А я уж думала, что Вы и не встанете…' После этого он слег окончательно. В ноябре 1990 года дедушка умер во сне. Беспартийный, критичный, но глубоко советский по своему характеру человек, он не дожил до краха нашей страны всего чуть больше месяца. Можно сказать, что ему в этом отношении повезло…
Сам того не подозревая, дедушка ушёл из жизни вместе с целой эпохой. Во многом трагической, но еще более – героической и славной, в отличие от пришедшей ей на смену ещё более трагической, но карикатурно-тупой, безнадежно-беспpосветной и нелепой по бессмысленности, с которой люди ежедневно теряют в ней свои честь, достоинство, здоровье и жизнь… Эпохи потерянного времени….
Меня зовут Евгения. Женя Калашникова. Фамилия досталась мне от другой бабушки- кубанской казачки, а назвали меня в честь двоюродной тети – той самой дедушкиной племянницы, которую он вырастил. Я родилась в год 50-летия Великого Октября, и не только я сама, но уже и мои родители не знали никакой другой жизни, кроме советской. В то время, как я уже сказала, мы еще не понимали, до какой степени нам повезло. Родиться именно в этой стране и именно в этот исторический промежуток времени на фоне мировой истории человечества было удачей куда большей, чем выиграть какой-то жалкий миллион долларов или евро в лотерею. Окружающая жизнь – спокойная, размеренная, без страхов и стресса, без унижений и слез – казалась нам естественной, как весенний свежий ветер. Казалось, что другой жизни просто и быть не может.
Я родом из среднего по размерам города в средней полосе России. Когда я была маленькой, я искренне не понимала, почему Москва – столица и СССР, и России. «Пусть Москва остается столицей СССР, а столицей России пусть сделают наш город!»- говорила я на полном серьезе своим родным. (Так же как с детским эгоцентризмом я удивлялась, когда встречала детей моложе себя: как, ведь я-то уже родилась! Зачем же людям еще дети? ) Москва была недалеко географически, но в то же время далеко: она ассоциировалась с чем-то величавым, торжественным и светлым. Впервые я побывала в Москве, когда мне было года два. Естественно, ничего об этом не помню. Мама рассказывает, что я заснула у памятника первопечатнику Ивану Федорову – и потом уже спала чуть ли не до самого дома. Наш городок – зеленый летом и занесенный снегом зимой, с широким разливом реки весной и вкуснющими яблоками осенью – состоял из старинного двухэтажного городского центра, пары кварталов с новостройками-пятиэтажками и девятиэтажками (для нас они были в такую новинку, что мы с подружками иногда ходили туда – покататься на лифте!) и остального – двух старинных городских рабочих слобод с одноэтажными домиками, крытыми железом и окруженными садами и огородами. Кое-где еще не было асфальта, а мостовая была вымощена булыжниками. Когда я подросла, мне доставляло огромное удовольствие объезжать наш квартал по кругу на велосипеде. Я знала все выбоинки на дороге и воображала себя смелым всадником на горячем коне – борцом за народное дело…
Мои родители рано разошлись. Разошлись, когда мне было года два, официально развелись, когда мне
