советского агента распознают по тому, что он на ходу застегивает брюки, выходя из туалета…
– Колбасит?? Я давно уже заметила, что Вы не та, за кого Вы себя выдаете! Эта Ваша странная фраза на корабле – про Абу Граиб… Это же настоящее сочувствие террористам!
– В таком случае, им многие сочувствуют, – возразила я, – Например, «Амнести Интернешнл». А Вам, видно, и правда не дают покоя лавры Линди Ингланд. Зря Вы не захватили сюда с собой собачку позлее и кинокамеру. Глядишь, и успоколись бы…
– А то, что Вы сказали Гербену «дуй!», когда он просил Вас закрыть дверь , а то сквозняк? Дуй – это «to blow» по-русски. .
Вот это уже действительно было бы смешно, если бы не положение, в котором я оказалась. Похоже на историю с совой и гвинейцем Мамаду. «Ca va, mon cheri!»…
– «Дуй»- это «пока», «до свидания» по-голландски, полиглотка Вы наша, – сказала я, – Неужели Вы за все Ваше время с Гербеном не выучили ни слова на языке любимого человека? Фу, как неромантично!
– Не трогайте Гербена! Вам не понять…
– Да уж, куда мне…
– А мандариновая корка, которую Вы в баре обгрызли изнутри? – выдала Зинаида мне свою козырную карту.
– Что?
– Мандариновая корка. Только русские объедают их так. Еще с голодных советских времен.
М-да, а вот это действительно был мой серьезный прокол в качестве разведчика. Молодец, Зина. Между прочим, я никогда не испытывала голода, поглощая сухумские мандарины под новогодней елкой чуть ли не тоннами. Просто мне действительно нравился вкус той белой шкурки. Говорят, в ней много витамина «С»…
– И это все обвинения, которые Вы можете мне предъявить? Не густо, – сказала я. – Я бы на Вашем месте сначала протрезвела, а потом бы уже строила из себя Шерлока Холмса. Если это все, то думаю, что нам обеим пора по домам.
Но я хорошо понимала, что идти по домам она не захочет. Не для того она меня сюда с таким триумфом привезла. Слишком уж Зинаида была взнинчена, и дело было не только в ее бабской какой-то личной неприязни ко мне – просто у нее появилась возможность выслужиться. Ни один полицай по призванию такой возможности не упустит.
Ситуация складывалась почти такая же, как в «Кавказской пленнице»: «Или я ее веду в загс, или она меня к прокурору». Только вот было не смешно.
– Об этом не может быть и речи. Все смеетесь? Ничего, скоро перестанете, – и Зинаида сделала такой жест, словно стирала улыбку с моих губ.
– Когда нормальный, не обкуренный человек слышит глупости, смеяться – это естественная реакция, – парировала я, а сама рукой начала нащупывать у себя за спиной подходящий камень потяжелее. Но как назло, отдельно валявшихся камней здесь не было.
Конечно, у меня и в мыслях не было убивать Зинаиду. Еще марать о таких руки! Оглушить бы ее чем- нибудь как следует, а уж там…Там будет видно, что делать. Только бы поскорее выбраться отсюда. А ее я, конечно, возьму с собой. Потом решим с товарищами, что делать.
– Представляете, как будут смеяться Ваши сослуживцы, когда услышат Вашу легенду про мандариновые корки, -провоцировала Зинаиду я, – Вы станете среди них просто ходячим анекдотом. Они и так-то не воспринимают Вас всерьез. Так что Вы правы: пойдемте и поскорее. Мне тоже очень хочется это увидеть.
– Это меня-то не воспринимают всерьез?! Меня?! Ха! Вот подождите, уроды, скоро прилетит Черный Сокол – и тогда все ваши черномазые тут взлетят на воздух! С моей помощью!
Черный Сокол? Это уже теплее… Говори, Зина, говори!
Но она возмущенно замолчала. Видимо, я все-таки перегнула палку.
Я поняла, что наступил момент, которого нельзя было больше избежать. Или пан, или пропал Теперь или я ее, или она меня. В классическом романе социалистического реализма в подобной ситуации, вероятнее всего, в этом месте последовал бы глубокомысленный диалог, раскрывающий всю непримиримую пропасть меж двух миров и двух мировоззрений. Но мы были не в классическом романе, а на вершине 12- метровой скалы над Карибским морем. И я не собиралась опускаться до того, чтобы поганить великий и могучий русский язык, разговаривая на нем с человеком, который от этого языка давно и добровольно отказался. Много чести для этого оборотня в американских погонах!
«Ну вот исчезла дрожь в руках…» – мелькнуло у меня в голове. Дрожь действительно исчезла. Надо сказать ей что-нибудь еще. Такое, чтобы взбесить ее уже не на шутку. Чтобы она потеряла голову. Тогда будет легче с ней справиться.
– Ну что, пойдем, сочинительница сказок о трех апельсинах?
Зинаида не ожидала, что я так скоро соглашусь отправиться с ней на базу. Наверно, думала, что я буду плакать и ее уговаривать. Мысленно предвкушала это – как те допросы в Ираке. И от неожиданности она на секунду потеряла хватку. Слишком долго соображала, почему это я так себя веду.
Я зажмурилась на мгновение, и перед глазами моими встали сцены из музея в Синчхоне.Тот самый, который я посетила в годовщину 11 сентября. Мне показалось, что я слышу крики разлученных детей и матерей, которых заживо сжигают в американских бункерах, и я почувствовала, как меня переполняет ненависть. Она поднялась до самого моего горла, а потом подтолкнула меня в воздух словно ракету. Кто это сказал, что ненавидеть «нехорошо»? С некоторыми людьми просто нельзя по-другому.
С коротким победным криком я сбила Зину с ног. Мы покатились по камням. Она была моложе, сильнее и натренированнее меня. Но меня окрыляла эта самая ненависть. Не к ней лично – к тому, что она собой символизировала. К предателям и перебежчикам. К разрушителям своей страны и прислужникам другой. К проституткам, ложащимся под «цилилизованных джентльменов» в надежде, что те будут их содержать. К сутенерам и спекулянтам. Ко всем кровососущим двуногим, которых, по мнению Хильды я должна любить и жаловать – только лишь за то, что мы с ними случайно оказались говорящими на одном языке.
А еще у меня было в запасе неотразимое оружие против Зины. Более смертоносное, чем атомная бомба. Этим оружием, как вы, наверно, уже поняли, была насмешка.
– Состоянье у тебя истерическое; скушай, доченька, яйцо диетическое! – прохрипела я Зине в ухо по- русски, отрывая по одному ее пальцы со своего горла. Теперь уже терять мне было нечего. От этой песенки нашего всеобщего самого любимого детского мультфильма Зинаида взревела как раненый бык. Бешенство на секунду ослепило ее, и я воспользовавшись этим, освободила из ее рук свое горло, с новой силой вцепившись в ее. Мы снова покатились по камням. Мы не тратили времени на такие женские штучки, как таскание друг друга за волосы.
– Вообще агония тех, кто действует наперекор истории, неизбежно сопровождается истерикой ,- продолжала я. Зинаида опять зарычала и с силой стукнула меня головою о камни. Перед глазами у меня засверкали искры.
– Что, сынку, помогли тебе твои ляхи?…
Но ее сила и натренированность перевешивали, и я почувствовала, что Зина берет-таки наод мной верх. «Предупреждаю: я просто так не дамся!»- подумала я с отчаянным азартом. Просто я твердо знала, что погибну сама, но не дам ей доставить меня ни на какую базу. Сброшу ее вместе с собой с этой скалы вниз, к рыбам. И я снова с силой вцепилась в нее.
Так вот, значит, как чувствует себя человек в последний момент своей жизни. Мне не было страшно. Только ужасно жалко, что я больше никогда не увижу своих ребят и Лизу. Но если позволить себе думать об этом сейчас, то точно закончишь свои дни где-нибудь в Гуантанамо. А я терпеть не могу хард-рок. Пытки им мне уж точно не выдержать. Значит, надо выдержать сейчас. Во что бы то ни стало. Я собралась с духом.
– У меня есть последнее желание,- с улыбкой cказала я. – Чисть почаще зубы, Рэмбина! Тем более раз руки тебе все равно уже никогда не отмыть.
Вдруг раздался глухой удар, что-то хрустнуло, и Зинаида обмякла и тихо сползла на песок.
– Oh shi-i-it…- протяжно-удивленно успела сказать она. Даже тут – не по-русски… В лицо мне брызнула кровь.
Надо мной стоял смуглый парень в американской военной форме. В руках у него было увесистое весло.
