Адвокат- милая молодая женщина – не стала задавать глупых вопросов о том, почему мы хотим пожениться.
– У вас есть выход, – убедительно сказала она. – В полиции тоже должны знать эти законы; позор им, что они такие некомпетентные! Вам, – кивнула она мне, – надо будет написать письмо своим властям с просьбой дать Вам справку, что Вы не замужем.
– У нас не дают таких справок, – напугалась я,- у нас вместо этого есть внутренний паспорт, в котором отводится специальная страничка для регистрации брака. Если она пуста, значит, человек холост или не замужем. Вот, смотрите, у меня есть его копия.
– Хм… Я вам верю, но у нас тут им этого не объяснишь. Они уверены, что во всех странах такие же законы как у нас, и соответственно такие же документы, и переубедить их вам не удастся.
(Оказалось, и правда, не объяснишь… Это было моим первым серьезным культурным шоком в Голландии. У нас объяснить все-таки можно, в зависимости от того, на кого нападешь. Например, после первой поездки в Голландию мне надо было получать обратно свой внутренний паспорт, который у меня отобрали в Министерстве образования когда выдавали загранпаспорт на поездку. Для того, чтобы его получить, надо было сдать анализ крови на СПИД (правильно, откуда еще берется у нас всякая зараза?). Анализ сдала без проблем – но в клинике нашего вуза, которая его брала, такие анализы делали только анонимно. А мне нужна была справка, что у меня нет СПИДа, с моими именем и фамилией! Я попросила сообщивших мне эту радостную весть медиков о такой справке.
– Мы не может вам ее дать, анализ проводили в другом месте, так что мы не можем брать на себя за него ответственность! – абсурдно заявили они мне.
И тогда от чистого отчаяния я села на пол и заревела:
– Мне нужен паспорт! У меня два месяца осталось до защиты диплома, а я даже в библиотеку без него записаться не могу!
Женщинам стало меня жалко, мне принесли воды – и придумали, как выйти из ситуации: дали справку с именем и фамилией, но написали, что анализ делали не они сами, а лаборатория номер такой-то…. «И всего делов»!
Когда я попробовала тот же самый метод в Голландии, реакция оказалась совершенно непредсказуемой. Голландские клерки не привыкли сталкиваться с живыми человеческими эмоциями и совершенно не знали, как им себя в таком случае вести. На их лицах был написан голый ужас. Но они, уткнувшись в книгу с инструкциями, продолжали еще яростнее бубнить:
– Но, мефрау, согласно правилам… согласно параграфу такому-то статьи такой-то…
Их реакция была похожа на хоровое пение скаутов, старательно отворачивающихся от висящего на дереве Урбануса – чем громче он звал на помощь, тем громче они пели, чтобы его не слышать.
Какие тупые, слушай!…
…– А что же тогда делать?
– Если в течение 3 месяцев на Ваше заказное письмо не придет ответа, то тогда можно будет явиться в суд с 4 свидетелями, которые подтвердят, что знают Вас, и что то, что Вы говорите о себе – правда, в том числе ваше семейное положение. После этого вы можете подавать заявление в загс. А пока я напишу вам письмо в полицию, чтобы вам на время, пока все это будет выясняться, продлили визу….
Мы так и сделали. Я послала письмо в наш городской загс, внутренне замирая от ужаса: тогда выходить замуж за иностранца у нас, мягко говоря, не приветствовалось. Еще существовали выездные визы, а я поехала в частную турпоездку и теперь вот не возвращалась… Как я и ожидала, ответ пришел, и как я и ожидала, он был бесполезным: «если вам что-то нужно, приезжайте домой, и мы вам тут все оформим.» Но я уже была готова к такому повороту событий и заранее решила, что в таком случае просто умолчу, что ответ мне пришел. Пройдет три месяца, и я скажу, что ничего не получала. Так я и поступила.
…Постепенно все утряслось, Спонсировать меня согласился после долгих уговоров зажиточный дядя Сонни, который тоже жил в Голландии. Четырех свидетелей Сонни нашел среди своих друзей. Мы уже назначили даты помолвки (ondertrouw) и самой свадьбы, и тогда я послала домой письмо:
«Мама, у меня на полке лежит альбом с фотографиями моих друзей по переписке. На четвертой странице есть там такая большая цветная фотография, а под ней надпись – Сонни Зомерберг, Кюрасао. Я выхожу за него замуж через месяц.»
Фотография, наверно, была не самая хорошая… Потому что мама всю ночь проплакала над ней.
Мы поженились в мае. Говорят, что это плохая примета: «всю жизнь маяться». Да и мои собственные родители тоже сыграли свадьбу в мае и довольно быстро после этого расстались. Но я не верила в приметы.
Ден был светлый, теплый, почти летний. Вокруг Сонниного общежития бурно цвели пурпурные рододендроны. Гостей у нас как таковых не было – только наши свидетели, моя амстердамская подружка Катарина – эффектная библиотекарша родом из Лимбурга, любящая суринамцев (первое, что она сказала Сонни при знакомстве, было: «Aangenaam! Wat heb jij een lekker klein kontje!” Я чуть не провалилась со стыда. «Катарина! Я за этого человека замуж сегодня выхожу!» ) и друг Сонни Шарлон – высокий, похожий на американского баскетболиста. На следующий день с Кюрасао должен был прилететь отец Сонни.
Я надела единственное бывшее у меня с собой в Голландии белое миди-платье, Сонни – единственный имеющийся у него костюм, c пиджаком светло-голубого цвета, и мы отправились в муниципальный загс. На рейсовом автобусе! Народ косился на нас. Катарина спросила, не нужны ли мне цветы. «Нет, нет, пожалуйста, не надо!»- отчаянно завопила я. Мне казалось признаком какой-то женской слабости если тебе дарят цветы. Мне было бы очень стыдно, если бы мне их подарили.
В муниципалитете нас встретили , в отличие от полиции, радушно. Даже пригласили для меня переводчицу: чуть полноватую темноволосую голландку в сильно мятом платье, по имени Генриэтта, которая, судя по всему, очень сильно нервничала. Оказалось , что она свободно говорит по-русски, но так как у нее не было нужды пользоватся этим языком много лет, она боялась, что многое позабыла. Временами Генриэтта краснела и говорила мне по-русски вместо перевода:
– Ну, Вы же и так сами все понимаете, правда?
… Я несколько раз просыпалась в ту ночь, пока Сонни спал. Все думала над своим новым статусом замужней женщины, все никак не могла к нему привыкнуть и поверить, что самое страшное уже позади, и что больше нас с ним никто не разлучит.
И, конечно же, я понятия не имела, что человек, который когда-то станет для меня таким дорогим, к тому времени уже почти полтора года сидел в английской тюрьме…
Праздник быстро закончился, и наступили будни. За месяц до бракосочетания мы переехали из одной комнатки в двухкомнатную квартиру на первом этаже одного из общежитий, с окнами, выходящими на лес сзади. Это делалось не от хорошей жизни, а по требованиям полиции, которой надо было доказать, что у нас достаточно квадратных метров на человека. Из огромных окон можно было выходить и входить в них (кажется, это называется «французские двери»), и мы так и делали. Они даже на ключ запирались как двери. Зал был такой просторный – хоть на велосипеде катайся. У нас даже не было мебели, чтобы его заставить. Кухня – в глухом уголке без окон. Стены выкрашены в модные еще в 70е годы оттенки: например, ярко-красный!
Я и не заметила как пришло лето – первое лето в моей жизни, когда я не могла заниматься тем, чем хочу. Для курсов голландского надо было ждать сентября. Работать было нельзя без разрешения на работу, которое пришлось ждать 8 месяцев – самые фрустрирующие месяцы за всю мою жизнь! Заняться чем-то еще не было денег. Даже на то, чтобы хоть раз в месяц съездить в Амстердам. Их едва хватало на еду. За продуктами мы ездили раз в неделю на велосипедах в соседний Хенгело (Сонни по дешевке купил мне подержанный велосипед). Рядом с общежитием был магазинчик, но он был для нас слишком дорог. Питались мы исключительно в «С1000» и «Альди». «Альберт Хейн” был уже вне поля нашей досигаемости… Копченую колбасу, которую мне бабушка-казачка в детстве возила батонами, здесь можно было только понюхать. Даже отправить письмо домой означало отказать себе в чем-то из сьестного. Я себе не привыкла отказывать по мелочам в еде – не потому что я была дочкой миллионеров, а потому, что у нас так жило большинство населения. Ассортимент того, что мы с Сонни могли позволить себе здесь купить, был еженедельно строго ограничен. 1 pakje cocosbrood, 1 roоkworst per week – и далее по списку. Сонни следил за его соблюдением – не потому что он был жадным голландцем, а потому что одна только квартплата съедала половину его стипендии. Было ужасно стыдно и противно выпрашивать у него лишнюю шоколадку
