…Первый в моей жизни поцелуй был очень странным и произошел только потому, что я этого не ожидала. Я никогда больше не видела того человека – ни до, ни после.
В тот зимний,морозный день я собиралась после лекций домой, но у меня еще было достаточно времени, чтобы съездить на ВДНХ в свою любимую со школьных времен столовку. Она, к слову, совсем не изменилась за эти годы.
Я стояла в набитом людьми вагоне метро, когда его увидела. Высокого темнокожего военного. Я часто видела, как такие, как он, выходят из метро именно на станции ВДНХ.
Не знаю, почему, но я вдруг взяла и улыбнулась ему. У нас, как вам подтвердит любой западный антисоветский источник, это было не принято. Якобы потому, какая у нас была тяжелая жизнь. Чушь собачья – у нас и сейчас это не принято, хотя те же самые антисоветчики уверяют, что теперь-то мы наконец стали «свободны». Антисоветчики не знают старой русской поговорки: «смех без причины – это признак дурачины»….
В тот день у меня просто было легко на душе. Наступали выходные. Я только что сдала трудный зачет. Достаточная причина для улыбки или нет?
Я улыбалась ему, а под ложечкой нехорошо заныло. Ой, что же это я делаю – и зачем?
Он тоже начал мне улыбаться – и к выходу на эскалатор мы уже разговаривали. Военный был из Эфиопии, его звали Гитачеу. Меховая российская ушанка с военной эфиопской эмблемой смотрелась забавно, но сам военный был высок и импозантен. За разговором мы не заметили, как оказались в небольшом парке. Была зима, было темно, вокруг никого не было. И там, под высокими елками, он вдруг наклонился ко мне и поцеловал меня в губы.Без предупреждения. У меня перехватило дыхание. Я этого совсем не ожидала. Я напугалась и забормотала, что мне пора домой, что я боюсь опоздать на электричку…
Он понимающе еще раз посмотрел на меня, с какой-то тайной грустью, и попросил меня прийти на свидание – на этом же самом месте ровно через неделю. Я пообещала прийти.
– Нет, я знаю, что Вы не придете, – сказал он еще более грустно. Так грустно, что я стала заверять его в обратном.
Через неделю я пришла-таки в назначенное время в тот парк – потому что мне было неприятно обманывать человека. Но он не пришел сам.
…Сейчас, много лет спустя, я и сама не могу найти ответа на вопрос, почему я приняла Саида Дауда за того самого долгожданного африканского революционера. Наверно, потому что по наивности считала, что революционная страна не может послать учиться в страну социализма обыкновенного мелкого буржуа – сына лавочника не только по происхождению, но и по своему духу. Или, может быть, потому, что в отличие от другого нашего эфиопского однокурсника, Тадессе, он не говорил лозунгами, не любил торжественных речей и публичных выступлений. То, как Тадессе сыпал цитатами из Маркса и Ленина, казалось мне фальшивым. Вероятно, потому, что я судила по нашим собственным комсомольским активистам.
Но скорее всего, просто потому, что я до этого никогда раньше не сталкивалась с настоящим, до мозга костей мелким буржуа. Обыватели, мещане у нас были – сколько угодно,- но настоящих лавочников… Наши обыватели хотя бы стремились притвориться, что они не такие!
По крайней мере, теперь я могу представить, что представляет из себя Маргарет Тэтчер …
…Их направило к нам на учебу одно и то же учреждение, а они были такие совершенно разные: столичный мальчик Тадессе из христианской амхарской семьи- маленький активист со шрамом на лице, державшийся как солидный мужчина, но воспринимаемый нами зачастую как ребенок из-за его наивных хитростей и льстивости, и провинциал из городишки Дэссе в провинции Уолло, мусульманин Саид- высокий, молчаливый, застенчивый, с красивыми резкими семитскими чертами лица. Его скромность импонировала мне. Я не любила выскочек.
Впрочем, религиозные корни наших иностранных сокурсников для нас не имели совершенно никакого значения. Религия настолько не была частью нашей собственной повседневной жизни, была настолько чем-то средневековым для нас, что мы и представить себе не могли, что в наши-то дни еще может быть как-то по-другому. И когда я в первый раз увидела у Саида четки, я совершенно серьезно решила, что это какое-то ювелирное украшение.
Только не ждите от меня душераздирающих рассказов о том, что Саид оказался исламским фундаменталистом. Вовсе он им не был. Я даже ни разу не видела его за все эти годы молящимся. Он просто был эфиопским Премудрым Пескарем .
Если бы он узнал, каким я его себе тогда представляла, не иначе как надорвал бы от смеха свой выступающий пивной животик….Да думаю, что и не он один, а большинство на нашем курсе. Но о нем знали мало и мало обращали внимание на него, в отличие от бывшего всегда на переднем плане Тадессе.
Все у Саида было чистенькое, аккуратное – от почерка в тетрадках до того, как расставлены учебники по полочкам. Сам он был, естественно при такой аккуратности и усидчивости, отличник. Это был большой педант. Он никогда не делал ничего рискованного, а прекрасные безумства были ему так же глубоко чужды, как Ипполиту из «Иронии судьбы..» Только в отличие от него, Ипполит не был подлецом…
Наши отношения начались случайно – хотя я и обратила на него внимание сразу. Но он казался таким холодным, таким неприступным, таким не интересующимся девушками… Я не смела с ним даже здороваться – хотя моя подруга Фатима, которая училась с ним в одной группе, была о нем очень хорошего мнения. Саид был классическим случаем тихого омута, в котором водятся черти.
Внимание обратил на меня не он, а Тадессе. Причем, если уж быть совсем точной, то не на меня, а на Лиду. Она ему очень понравилась. Но так как сам он к ней обратиться не решался, а тут рядом оказалась я, с моими познаниями о том, когда состоялась битва при Адуа и как звали жену императора Менелика и с восхищением, испытываемым мною перед Мирусом Ифтером, то…
Надо отдать молодому человеку должное – он не собирался никому пудрить мозги. Он не клялся в любви до гроба и выразил свои пожелания примерно в такой же форме, как Министр-Администратор из «Обыкновенного чуда».
Так произошла первая в моей жизни большая неприятность- несмотря на то даже,что кроме сказанных слов ничего не случилось. Девушки, которые сами побывали в ситуации, схожей с моей (а я знаю, что среди наших советских девушек таких было достаточно), помнят, в каком шоке ты пребываешь после того, как тебе первый раз в жизни сделали неприличное по нашим понятиям предложение – даже если оно было сделано в вежливой форме. Именно в таком шоке пребывала и я: шок этот был настолько силен, что я не удержалась и записала на бумагу кое-что из того, что случилось – естественно, для себя. Как в сказке, герою которой позарез хочется рассказать кому-то, что у царя Трояна ослиные уши – хотя бы даже только поведать об этой тайне ямке, выкопанной им самим в земле, лишь бы только на душе полегчало… Но так случилось, что когда я приехала в те выходные домой, мою сумку перебирала бабушка (я обычно привозила домой всю стирку за неделю), и эта бумажка случайно попала ей на глаза…
Мне она ничего не сказала, но я заметила, как она с презрением смотрит на меня – и сначала не поняла, в чем дело. Потом уже мама рассказала мне, что случилось… Когда до меня дошло, что именно прочитала бабушка, в первый раз в жизни я почувствовала, как мое сердце в буквальном смысле слова уходит в пятки. Раньше я думала, что это выражение употребляется просто для красного словца – но нет, оно очень точно описывает то, как ты себя в таком случае чувствуешь!
Что-то доказывать бабушке, говорить, что между нами все равно ничего не было, не имело смысла. Для нее сам факт того, что я оказалась в подобной ситуации, обрисовывал меня в весьма негативных красках. Тадессе же она возненавидела – даже его не зная. А заодно с ним и всех его соотечественников.
С тех пор я не веду дневников…
Тогда я, конечно, была вне себя от гнева. А теперь думаю, что лучше быть честным хамом, чем обманщиком. В любом случае, все мое незапятнанное ничем подобным существо горело жаждой мести – за то, что он даже только подумать о таких вещах осмелился! И я не нашла лучшего способа отомстить, как улыбнуться несколько раз его товарищу. Тому самому, неприступному и ледяному.
У него глаза полезли на лоб. Казалось, он им просто не верит. А уже на следующий день он потихоньку подошел ко мне и предложил нам встретиться в кино после занятий. Мы были на первом курсе, шел апрель 1985 года… У власти уже месяц был Горби.
Я не знала тогда, что из огня попадаю в полымя. Вся наша страна еще не знала, что она уже попала
