– Тату ругаться будут, – вздохнул роханец. – Такие деньги.
– Не будет. И за полцены всю деревню вашу купить можно. И пару соседних ещё. Богатое у вас семейство будет.
– Така не всё жа нам, нам-та – четверть. Остальное-та общество разделит. Столько страху с пожигальщиками этими натерпелись. Особенно, когда дознатец королевский приезжал. Со страху-та и стояли друг за друга. Тату до сих пор боятся.
– Вот, чтоб не боялся, и надо товар сбыть побыстрее. Согласен? Деньги и так немалые.
– Согласен.
– Тогда пойдём. С Кабаном тебя познакомлю, договориться помогу.
И они ушли, оставив меня догрызать свиные ножки и скучать.
Разговор с Кабаном, видно, затянулся, поскольку Гхажш не возвращался довольно долго. Я и пиво уже успел всё выпить и подумывал, не заказать ли ещё ножек, но не знал, можно ли оставить столик. Но и сидеть одному в этом месте, для которого я не могу подобрать названия, мне тоже было страшновато. Очень уж вид у окружающих был угрожающий. И опасения мои не были напрасны.
– Эй, заяц, – услышал я за спиной и, оглянувшись, обнаружил давешнего бородача в компании с ещё одним таким же.
– Я не заяц, – ответил я, размышляя, что же теперь делать. Самого бородача я не боялся, он успел добавить на старое и теперь был «пьянее грязи». Чтобы сбить его с ног хватило бы даже не «метёлочки», а простой «подсадки» или даже «подбивки». Но вот второй казался значительно трезвее, а значит, и опаснее.
– Слышь, заяц, – продолжал бородач, нисколько меня не слушая, – чего у тебя уши такие короткие? Зайцу длинные положены. Давай я их тебе вытяну.
И потянулся корявой лапой.
«Неделю назад мне их пытались укоротить», – сообщил я ему, отталкивая нетвёрдую руку и сообразив, наконец, что второго бородач привёл не для драки со мной, а для Гхажша. Правило: двое в сваре – третий не встревай. Я не очень надеялся, что правило всегда соблюдается, но рассчитывал, что если дело дойдёт до драки, то мне придётся драться с ними по очереди.
– Укоротить? – бородач даже не понял, что вывело его из равновесия, и ухватился за край столешницы. – Неа… Надо удлинить.
И опять потянул лапищу. Я уже собрался садануть ему тяжёлой кружкой в лоб – это должно было дать мне время выбраться из-за стола, пока второй сообразит, что к чему – но сложилось всё совершенно иначе.
– Оставьте молодого человека в покое, – произнёс чей-то приятный голос. – Невежливо намекать кому-либо, что его внешность имеет недостатки. Тем более делать это так грубо и непристойно.
– Чо-о-о? – изумился бородач и воззрился на человека в чёрном камзоле и чёрном же полуплаще- вотоле.
– Погодь, погодь, – остановил он рукой, сунувшегося, было, вперёд своего товарища. – Ты кто такой? Чо не в своё дело лезешь? Ты, ваще, как сюда попал грач весенний?
– Лай отцеживай, – холодно произнёс Чёрный, не отвечая. – Язык отрежу и к копчику пришью. Там он у тебя на месте будет.
– Чо-о-о? – бородач совсем ошалел от такого ответа. – Братишка, за зайцем поглянь, чтобы не ускакал, пока я этому скворцу клюв загибать буду…
И двинулся на Чёрного, угрожающе выставив перед собой кулаки с мою голову размером.
Чёрный не стал ни отскакивать, ни уклоняться, ни драться. Он просто поднял левую руку и выставил перед носом бородача круглую серебряную бляху, что на тонком витом шнурке висела у него на запястье. Бородач резко остановился, скосил на бляху глаза и начал как будто уменьшаться в размерах, съёживаться. Его товарищ тоже мельком глянул, что у Чёрного в ладони, и, подхватив сгорбившегося забулдыгу под локоть, повлёк его в сторону. Видно было, как он что-то зло выговаривает бородачу и время от времени суёт ему могучим кулаком в бок.
– Толстуха Фли сказала, что Адонар расположился за этим столом, – сказал Чёрный ничуть не изменившимся, ровным, голосом. – Это она ошиблась, или я?
– Нар отошёл ненадолго, – ответил я. – Присаживайтесь, подождите. И благодарю за помощь.
– Не стоит благодарностей, – Чёрный откинул полы своей вотолы и расположился напротив меня. – В этом жутком мире достойные люди должны помогать друг другу. Тем более что всё обошлось только словами. К востоку от Андуина слово уже не имеет никакой силы. А вот и Нар, с пивом и закуской.
Гхажш уселся рядом со мной, а явившаяся вместе с ним прежняя толстуха, Фли, надо понимать, выгрузила на стол очередное блюдо со свининой и кружки с пивом.
– Я уж думал, напрасно сегодня жду, – сказал Гхажш, обращаясь к Чёрному. – Как наши дела?
– Он в пути? – спросил человек в чёрном, вместо ответа, кивнув на меня.
– Мимо идёт, – ответил Гхажш. – Не чешись, тушкан без примеси. Головастик, не жаба болотная. Поквакаем – лупками хлопнет.
– Зарубись!
– Топоры пусть зарубаются, – похоже, Гхажш обижался. – Булдеть намазался или заплетёмся?
– Ладошками потрём, – Чёрный отхлебнул из кружки. – На помазке весь в мыле, двойные колёса по чинарю, и ветки сплетаем.
– Не лопать! – возмутился Гхажш. – Запарились на зуб глазастый. Погремушкой тряс, с какого булда по чинарю?
– Я ж квакнул: в мыле не до бритвы, – пояснил Чёрный. – Чуть не вскипел.
– Не мой понос, – покачал головой Гхажш. – По звону и маза, зуб глазастый, и попрыгали.
– По такому дристу зуб глазастый не мажет, – Чёрный тоже качнул головой. – Я рыжую торбу у ходули на скок взял. За это – без лупы, что заплечник – покраснеешь без знакомства. Двойные колёса по чинарю в пятку, как на ладонь. Ты по-щучьи плаваешь, по-жабьи квакаешь, головастиков пасёшь, а мне в кипятке лупки мыть.
– Не вскипел же.
– А по поносу блудни стирать? Пар уже шёл. Чуток не в мазу, и к дубу на шкворень, по-рыбьи петь.
– Ты же жёлудь.
– Дубу по корням, что жёлудь. Перед камнем с зеленью на ногтях пляшет. Струны растянет – не споёшь, так станцуешь. Был жёлудь у дуба, стал овёс в торбе. Двойные колёса по чинарю или не смажемся.
– Не лопать. Мазь к лупам прикладывай, а потом ботало намыливай. Двойные колёса по чинарю против мазилова. Спаримся, если смажешь.
– По-щучьи зеваешь, – Чёрный довольно ухмыльнулся. – Мазилово без булды скользит. Лупайся.
Чёрный достал из-за пазухи крохотный кожаный мешочек. Гхажш потянулся было к мешочку, но Чёрный отдёрнул его и предупредил: «Лупайся, а ветки не гни, заплетёмся, потом хоть листья мажь». Гхажш поглядел несколько минут внутрь мешочка, а потом задумчиво произнёс: «По лупкам – мазилово. А если не пляшет?»
– Пляшет, – уверенно ответил Чёрный. – Всё по кваканью: на углях грел, корябово лупит.
– Корябово? – Гхажш стал ещё задумчивей и пододвинул к себе свечу. – Малой, будь другом, сходи, пива нам по паре кружек принеси.
Я даже не сразу понял, что последние слова обращены ко мне и произнесены на обычном языке. Понятно было, что Гхажш хотел остаться с Чёрным наедине на несколько минут. Поэтому я не очень торопился, и прежде, чем возвращаться к столу с кружками, заказал и осушил одну у стойки. Когда я вернулся, Гхажш с Чёрным, видимо, уже договорились.
– Чего ты так на звенелки жвалы точишь, – лениво говорил Гхажш, глядя, как Чёрный тщательно пересчитывает разложенные по столу монеты. – Ты ж заплечник, у тебя каменный бубен с такой погремушкой, что топоры за этот звон себе лупки вырвут.
– На каменный бубен дуб ветки раскинул, – отвечал Чёрный, пробуя одну из монет на зуб. – Мне не гремит. Маза-то на роще, а я жёлудь, кроме меня целое свиное корыто. Весь звон – на листьях, а мне – две дырки от колеса и хоть умри без танцев. А зубы с тушканами помыть? А гнездо с клушами погреть? Нет звона – нет стона.
