СКАЗКА ОБ УШЕДШЕЙ ВОДЕ
«Нельзя сказать, что ты необходима для
Жизни, ты сама Жизнь… Ты самое
большое богатство в мире».
Давным-давно жила-была семья овощеводов, для которых огород был единственным средством существования, как и для других семей, живших в их деревне. Семья состояла из двенадцати человек: отца, матери, уже не молодых, но еще сильных людей – пяти сыновей, трех дочерей и деда-пердеда да бабки-мозгосушки.
В обязанность взрослых и крепких членов семьи входила работа на огороде и отправление естественных потребностей только в отдельную яму, над которой устраивался переносной деревянный домик под названием «нужник». В обязанности еще не окрепших или уже ослабших членов входило лишь второе – оправляться в нужнике и нигде более. Это был закон! И за выполнением его строго следили как отец, так и мать, а нарушители сурово наказывались прутьями по известному мягкому месту.
Все двенадцать человек питались правильно и вдоволь. Поэтому яма заполнялась быстро качественным удобрением для огорода. Соседи, имевшие не столь большие семейства, а следовательно и огороды, завидовали им. Но однажды произошло непредвиденное.
Ям было две. Пока огород удобрялся из одной – заполнялась другая. И всегда время опустошения одной и заполнение другой совпадало. Но тем летом случилось так, что когда одна уже переполнилась и нечистоты подходили к самой дыре, вырезанной в деревянном полу, вторая яма опустошилась лишь наполовину.
Из работников семьи срочно собрали совещательный комитет, на котором приняли неординарное решение, подсказанное, кстати, дедом-пердедом, – копать третью.
По расчетам, отец и еще трое взрослых сыновей могли бы без особого напряжения вырыть яму за 3–4 часа, когда всем тем временем строго-настрого запрещалось оправляться абы где.
По традиции, передававшейся из поколения в поколение в их селе, как только готова была новая яма, старую тут же накрывали, а к краю вновь вырытой ритуально подходила вся семья и дружно, при чтении заклинаний и курившихся благовоний, не взирая на пол участника действа, мочились стоя.
Никого не приходилось уговаривать, и никто не стеснялся из-за переполненных мочевых пузырей, но все с радостью и чувством неописуемого облегчения входили на время в экстатическое состояние обряда…
Яма копалась необычайно легко. Работавшие мужчины задорно отпускали шутки в адрес ожидавшего семейства, основной смысл которых происходил из темы обильного потовыделения от работы с лопатой, как причины уменьшения желания мочиться. Старшие братья подмигивали младшим, предлагая попотеть в яме или поплакать, дабы не так хотелось.
Но никто из стоявших в яме не обижался, так как знали, что все это было частью обрядового действия, некой сублимацией чувств и эмоций.
И вот образовалась, наконец, нужная глубина. Первыми по правилам священного ритуала вылезли из ямы сыновья, предоставляя отцу, как самому старшему диггеру, произвести последний торжественный удар лопатой. Взяв инструмент, он медленно и многозначительно поднял его и изо всех сил вонзил в землю. И, о чудо! Из-под лопаты брызнула струя кристально чистой прохладной воды и забила ключом высотой по самый край ямы.
Все глядели с изумлением на сверкающий на солнце фонтанчик, забыв о естественной нужде и не смея ничего предпринимать.
Первым оправился от изумления самый младший из братьев – избалованный бабкой непослушный пакостник и капризуля лет шести. Пользуясь моментом всеобщего восторга и отключенности, он подбежал к колодцу, стоявшему на другом конце подворья, влез на него и начал мочиться внутрь. Это заметили другие младшие братья и сестры и принялись за то же. Когда очнулись взрослые, колодец был изгажен и ничего не оставалось делать, как перенести нужник на него, а новым источником пользоваться по его назначению. Никто не сердился на малышей за инициативу, ибо все обошлось естественным образом: и обряд соблюден, и источник воды (да еще какой!) открыт. Вот с нужником как-то не очень гладко получилось. Но это можно было списать на издержки цикла жизнедеятельности. Весь оставшийся день и до поздней ночи семья праздновала свершившееся, и лишь один дед-пердед был не в духе. Что-то свербило в его старой опытной душе. И не напрасно.
На заре мать, как всегда, поднялась, разбудила петухов, прилегла снова и уже полностью проснулась с их первыми, еще хриплыми ото сна, криками…
Сначала повскакивали старшие. Услышав истошные вопли матери, выбежали во двор. За ними поспешили все остальные, кроме бабкиного баловня, продолжавшего сладко спать под лавкой в обнимку с жирным рыжим котом, которому также не было дела ни до чего после сытной мышиной охоты ночью.
Во дворе все увидели следующую картину: мать сидела растрепанная спросонья под колодцем- нужником и с идиотским выражением лица показывала заскорузлым пальцем в сторону новой ямы, произнося при этом только звуки «э» и «ы», но часто чередуя их между собой.
Сообразив, что с женой все в порядке, исключая неспособность членораздельного говорения, первым к яме бросился отец. Дедово предчувствие оправдалось: яма была пуста и даже подсохла за ночь. От воды не осталось и следа. Тогда отец ринулся к бывшему колодцу. Тот также был пуст от воды, но уже изрядно пах фекалиями…
Попытки найти воду не увенчались успехом, и несчастная семья, так или иначе наказанная, вынуждена была ходить по воду к соседям. Ну, а так как для ухода за огромным огородом требовалось и огромное количество ведер воды, то переноска оной стала их основным времяпрепровождением. И даже маленький пакостник угрюмо носил в своем маленьком ведерце живительную влагу, интуитивно не смея противиться.
Соседушки, однако, смекнули, что: чего это им за здорово живешь разрешать черпать из их колодцев воду, и обложили семью посильной данью: кто денежкой брал, а кто и продуктишками.
Но платили им наши бедолаги недолго. В одно мгновение все село осталось без воды. Ушла она родимая из всех колодцев. Что оставалось делать земледельцам-овощеводам? Дед-пердед, как самый догадливый, предложил ехать делегатам в уезд, где при церкви жил старый калека-вещун, и испросить у него о причине беды да как, если можно, поправить дело. Отца известного уже нам семейства обязали везти делегатов. Благо – доехали быстро: к полудню были у церкви. Но вещун оказался в состоянии сильнейшей алкогольной интоксикации, и потребовался час-другой, чтобы привести его мало-мальски в чувства и уговорить ехать разбираться на месте.
На закате уставшие делегаты привезли, наконец, вещуна в село, по дороге объяснив ему, как тот приказал, все в подробностях.
На огороды было жалко смотреть. Еще один летний день без влаги сгубил бы их. И старик-вещун принялся за свое ремесло. Первое, что он сказал, не обрадовало никого, а именно то, что по дворам искать воду бесполезно, ибо все продавали общественное достояние с целью наживы; а семья, явившаяся причиной всех этих несчастий, вообще обгадила источник всего живого.
Затем, как только последний луч закатного солнца скрылся за горизонтом, и после ритуальной третьей крынки забористого бурачного самогона (селяне не скупились на лучшее) калека вдруг воспрял. Лицо его, еще минуту назад сморщенное подобно сушеной груше, разгладилось, зарумянилось, а в давно слепых глазах заиграл живой блеск. Да и вся фигура старика так ярко засветилась изнутри и снаружи, что некоторые даже зажмурились: то ли от свечения, то ли из суеверия. Но те, которые зажмурились, так и не смогли до утра открыть глаза, хотя продолжали все слышать и догадываться о происходящем. А происходило следующее. Старик-вещун превратился в высокого седовласого кудесника, «любимца богов» с ликом благородным и чистым, и ярко светящимся монументом медленно поплыл над землей, держа перед собой клюку, которая превратилась в хрустальный посох, напоминающий струю родниковой воды.
Время перевалило далеко за полночь, а чудесный старец все плавал над селом, меняя траекторию, но не меняя намерения. Все, и кто мог видеть его, и кто нет, шли за ним как завороженные в ожидании чуда. И чудо не заставило себя ждать.
Кудесник притормозил и завис над перекрестком дорог. Через секунду он метнул, как молнию, свой
