располагавшихся на этом направлении. Но руководством была вырвана лишь одна информация, и ситуация в целом не анализировалась. Знал он и о том, что разведчики зачастую пользовались малодостоверными данными, которые приносили их информаторы. Эти информаторы, из числа местных жителей, жили очень бедно и готовы были приврать что-то, лишь бы получить деньги за свою работу. А работа была у них очень опасная, их часто вычисляли и уничтожали. Не исключено, что кое-кто был и двойным агентом, через которого душманы давали дезинформацию.
Сами разведчики из подобных групп ГРУ, которые сидели в каждом более-менее крупном населенном пункте, имели очень малые возможности для сбора информации и ее проверки. Они были слишком изолированы. За ними тщательно следили. Но в то же время командование требовало с них информацию, и они гнали все, что слышали, лишь бы их не обвинили в бездеятельности.
В принципе, по мнению Рохлина, маршал Соколов был прав, требуя проверить результаты авиационного удара, нанесенного по объекту, о котором разведчики дали информацию.
Но делать все надо было по-другому.
Впрочем, мнение командира полка мало кого в тот момент интересовало. Да и доложить это мнение было некому. Начальник оперативного отдела армии настаивал: 'Выполняй'.
Рохлин решил сам возглавить операцию, максимально усилив батальон всем, что можно было в тех условиях собрать.
Наконец, его отряд вышел в район. Это почти 50 километров от Бахарака. Маршал оказался прав. Бомбы в крепость не попали. Душманы, если и были, ушли.
Отряд повернул назад. И тут, вылезая из ущелья по крутому подъему, машины начали вставать. Топлива в баках было так мало, что на подъеме оно скатывалось к краю баков и двигатели глохли. А вскоре выяснилось, что батальон царандоя афганской армии, приданный для выполнения задачи и оставленный Рохлиным для обеспечения отхода на господствующей высоте, снялся и ушел. Иначе как предательством это трудно назвать. Но думать тогда об этом было некогда.
- У меня не было проблем уйти, - говорит Рохлин. - Но я прикладывал все усилия, чтобы вытащить машины, поставив начальнику инженерной службы полка майору Зюзёву задачу: принять все меры для этого. Говорю ему: 'Выручай. Представлю к ордену Красного Знамени.
А душманы тем временем стягивались к месту, где встала колонна. Шесть часов длился бой. В подразделениях стала проявляться деморализация.
- Мне пришлось силою расталкивать солдат по позициям, - рассказывает Рохлин. - Они лежат. А я хожу и пинаю их ногами: 'Двигайтесь, не лежите, пристреляются - конец'. В такой отчаянной ситуации я до этого никогда не был.
Участники того боя говорят, что у них сложилось впечатление, будто их командир решил умереть. Он даже не пытался прятаться.
Рохлин подтверждает:
- У меня тогда не было даже чувства опасности. Я думал только о том, что должен либо вывести батальон, либо умереть...
Тогда же он впервые лично вступил в бой, в поединок с душманом.
- Я всегда считал, - говорит он, - что главная задача командира - готовить и принимать решения, организовывать бой. А бегать с автоматом - не моя задача. Кроме пистолета, никогда ничего не носил. Командир не должен уставать до изнеможения. Он всегда должен иметь силы, чтобы думать.
Но в том бою он чисто автоматически поднял снайперскую винтовку убитого солдата и посмотрел через ее оптический прицел. Прямо перед собой он увидел душмана, который целил в него из автомата.
- Я просто нажал спусковой крючок, - вспоминает он. - И не стал даже смотреть, попал или нет...
Зюзёв доложил, что у него ничего не получается.
- Он говорит мне: 'Тут уже не до ордена, живыми бы нам с вами выбраться'. Мы с ним сидели под ивой. Большое дерево, раскидистое. Он сидит спиной к нему, я - напротив, в метре. Пули жужжат как комары. 'Пригнитесь, товарищ подполковник, - говорит он мне. .- Пристрелялись по нам'. - 'Сам, - говорю, - пригнись'. Только он немного откинулся к дереву, пуля попадает ему прямо в центр лба. Как сейчас помню этот момент...
В конце концов командир полка приказал взорвать машины и уходить в горы пешком.
В том бою батальон потерял убитыми 12 человек.
- Это были не самые большие цифры, - говорит Рохлин. - Но вопрос стоял о том, кто виноват...
Рохлин был отстранен от должности. Дальнейшие варианты могли предполагать и отдачу под трибунал, и разжалование с увольнением из армии, и все, что угодно... Так, по крайней мере, думал Рохлин. Думал не без оснований...
В декабре 1997 года обозреватель журнала 'Открытая политика' Александр Максимов напишет:
'...Рохлин - человек неробкого десятка, его упорство в достижении задуманного и строптивость (достаточно вспомнить пятнадцатилетней давности конфликт с начальством, приведший его к отстранению от командования полком, отказ от звания Героя за войну в Чечне) хорошо известны...'
Что же было 'хорошо известно' журналисту?
- После случившегося в полк приехало несколько генералов, - рассказывает Рохлин. - Один из них открыл Боевой устав и стал по пунктам читать, как командир должен принимать решение... Даже пункт о применении ядерного оружия не пропустил...
Короче, к приезду маршала командира полка довели до кондиции...
- Соколов прилетел позже, - продолжает Рохлин. - И спрашивает: 'Как все получилось?' Я ответил несдержанно: 'Как приказали, так и получилось'. Эти свои слова я хорошо запомнил...
Да и как их было не запомнить? Брякнуть такое в глаза маршалу не каждый день доводится. После этого никаких шансов у подполковника Рохлина не оставалось.
Он отправил вещи жене в Ташкент.
Офицер, привезший передачу, на вопрос Тамары Павловны: 'Что случилось?' - только пожал плечами. На словах ему ничего не было поручено передать.
Идти в штаб военного округа, по ее мнению, было бесполезно. Кто будет разговаривать с женой какого-то командира полка? Она кинулась в штаб гражданской обороны, где у нее были хорошие знакомые. Ей помогли дозвониться до полка: 'Где Рохлин?' Дежурный по полку ответил: 'Да вот он, по плацу ходит. Позвать?'
- Не надо, - сказала она. Офицер, помогавший ей выйти на связь с полком, положил трубку.
Ее непутевый муж, как всегда, не подумал, что ее будет колотить нервная дрожь от неизвестности. Не на курорте же он в конце концов был...
Но Рохлина не судили и не разжаловали. Его назначили заместителем командира 191-го отдельного мотострелкового полка в Газни. Наверное, командование все же сознавало свою долю ответственности за происшедшее.
Эта неудача заставила Рохлина задуматься о том, что одной энергии и силы характера мало.
- Когда это произошло, - вспоминает он, - я сделал вывод: как бы ты ни был силен, каких бы успехов ни достиг, ты не король.
Возможно, эйфория от сделанного накануне предложения стать командиром бригады сыграла роковую роль: он что-то не предусмотрел? Подвела самонадеянность? Зачем он, командир полка, сам повел батальон на выполнение задачи, длякоторой, по его же мнению, не были подготовлены условия?
- Был бы я тогда поопытнее, - говорит Рохлин, - не полез бы на рожон. Ведь и так было ясно, что авиационный удар по крепости не достиг результата. Можно было ответить 'Есть' и лишь изобразить свои действия. А сам не пойти, отправив своих людей одних, при таком раскладе я не мог. Тут двух мнений быть не может.
Что ж, за одного битого двух небитых дают.
- Я очень благодарен судьбе за тот случай, - говорит Рохлин. - Он сбил с меня много шелухи. Служба моя шла слишком гладко. У меня все получалось. Я был карьеристом, который мало задумывался над жизненными проблемами. А по жизни так идти нельзя.
- Только большой оптимист мог после случившегося надеяться на лучшее, - продолжает он. - Но я не спился и не впал в полное отчаяние не потому, что был таким оптимистом. Думаю, что все дело было в
