в них отразилась. Там, вдоль сада,над обольстительной Невой,в весенний день пройдешь, бывало:дворцы, как призраки, легки,весна гранит околдовала,и риза синяя рекився в мутно-розовых заплатах.Два смуглых столбика крылатыхза ней, у биржи, различишь.Идет навстречу оборванец:под мышкой клетка, в клетке чиж;повеет Вербой… Влажный глянецна листьях липовых дрожит,со скрипом жмется баржа к барже,по круглым камням дребезжитпролетка старая, — и стар жеубогий ванька, день-деньскойна облучке сидящий криво,как кукла мягкая… Тоскойтуманной, ласковой, стыдливой,тоскою северной весныцветы и звуки смягчены.Да, были дни, — но беззаконносменила буря тишину.Я помню, город погребенный,твою последнюю весну,когда на площади дворцовой,махая тряпкою пунцовой,вприсядку лихо смерть пошла!Уже зима тускнела, мокла,фиалка первая цвела,но сквозь простреленные стеклацветочных выставок протекиных, болезненных растенийслащавый дух, подобный тениблудницы пьяной, и цветокбумажный, яростный и жалкий,заместо мартовской фиалки,весной искусственной дыша,алел у каждого в петлице.В своей таинственной темницеНевы крамольная душаочнулась, буйная свободаее окликнула, — но звонмогучий, вольный ледоходаиным был гулом заглушен.Неискупимая година!Слепая жизнь над бездной шла:за ночью ночь, за мглою мгла,за льдиной тающая льдина…Пьянел неистовый народ.Безумец, каторжник, мечтатель,поклонник радужных свобод,картавый плут, чревовещатель, —сбежались все; и там и тут,на площадях, на перекрестках,перед народом, на подмосткахзахлебывался бритый шут…Не надо, жизнь моя, не надо!К чему их вопли вспоминать?Есть чудно-грустная отрада:уйти, не слушать, отстранятьдень настоящий, как глухуюзавесу, видеть пред собойне взмах пожаров в ночь лихую,а купол в дымке голубой,да цепь домов веселых, хмурых,оливковых, лимонных, бурых,и кирку, будто паровозв начале улицы, над Мойкой.О, как стремительно, как бойкокатился поезд, полный грез, —мои сверкающие годы!Крушенье было. Брошен яв иные, чуждые края,