— В каком тоне? — он мгновенно повернулся к зеркалу. Посмотрел-посмотрел и покраснел.
— Оля… а я часто так гляжу?
— На меня второй раз.
— Где я эту заразу подцепил, — рассердился он. — У! Оля, будь другом — если еще хоть раз так сделаю, стукни меня, что ли.
— Вчера ты сказал, что друзья тебе ни к чему, — заметила я.
Он еще больше нахмурился. Ничего не сказал и пошел умываться.
Ел он, как и вчера, не спеша и о чем-то думая. Вот сейчас я спрошу у него…
В кухню вошел папа с газетой и начал важно рассказывать о каком-то мирном урегулировании конфликта вперемешку с сюжетом детективного фильма. Скоро реклама по телевизору кончилась, и папа, взяв себе груш, убежал обратно. Тогда я, наконец, произнесла:
— Гелий! Ты говорил вчера, что счастлив.
— Это так, — ответил он.
— Почему? Из-за чего ты счастлив? Что в твоей жизни такого хорошего?
Он помолчал. Медленно спросил:
— Оля, ты хочешь убедить меня в том, что я живу плохо, или действительно хочешь узнать, отчего я счастлив?
Я ответила, что хочу узнать.
— Странно, — удивился он. — Ну что ж, идем со мной. Я объясню тебе, а заодно прогуляемся. Такой нынче вечер — не надышишься.
Мы спустились по старой лестнице и вышли во двор.
— Хороша жизнь или нет, зависит от взгляда на нее, — начал Гелий. — Смотри. Вчера шел дождь, и Вадик сказал: «Гадкая погода». Хотя мог бы и сказать: «Как здорово! Идет дождь».
— А что в дожде хорошего? — спросила я.
— Как что! После дождя на улицах нет пыли, легко дышится и свежо. Дождь, между прочим, поливает пшеницу на полях; если ее будет больше, то и хлеб будет дешевле.
— Хорошо, — согласилась я, — но если человек живет в своем доме, имеет друзей, у него гораздо больше поводов радоваться!
— Предположим, — продолжал Гелий, — что ты сидишь в своем доме. Час сидишь, два сидишь. День сидишь. Какие у тебя эмоции?
— Ты хочешь сказать, скука?..
— Ну, зачем сразу скука. Делом можно каким-то заняться. Ладно. Но вот ты идешь по холодной улице. Час идешь. Два идешь. День идешь. И, наконец, приходишь домой. И тебе очень-очень хорошо, правда? А ведь если бы ты сидела в тепле весь этот день, ты так и не испытала бы этой радости. Вот и получается, что я испытываю радость гораздо чаще, чем ты, потому что мне для счастья нужно мало, а тебе много.
— Да, но ведь весь день, пока ты идешь по холодной улице, тебе плохо! — возразила я.
— Нет. Мне хорошо. Потому что я думаю: впереди меня ждет дом, скоро я буду счастлив. И я радуюсь заранее… Я вообще люблю трудности.
— И создаешь себе несуществующие, — усмехнулась я. — Почему бы тебе не осесть в одном городе и не гулять весь день по своим улицам?
— Вот это как раз ненастоящие трудности. И бесцельные, — ответил Гелий. — А я езжу везде с целью. Во-первых, такой уж у меня способ искать себя. Во-вторых, я узнаю много новых людей. В-третьих, знаешь, как просторно думается, когда ты свободен как ветер? И в-четвертых, когда ты один на один перед небом и землей, начинаешь понимать настоящую цену всего. Что вечно, что преходяще.
Мы пришли на берег и уселись на валун. Волны, как мокрые котята, барахтались и переваливались друг через друга. Мягкий ветер играл длинными Гелиевыми волосами. Я сказала:
— Ты, получается, живешь только для себя и для своего счастья. И ты ничего не несешь миру.
— Дядька, которому я чинил телевизор, так не считал, — засмеялся он. — Раз уж мы заговорили о пользе для мира, скажи, пожалуйста, ты ведь не живешь для своего счастья — что ты принесла миру?
Мне нечего было ответить. Я расстроилась. Выходило, я никому ничего хорошего не делаю, даже себе.
— Гелий, скажи, пусть тебе так хорошо, но почему ты считаешь себя самым счастливым на свете?
— Самым, не самым, какие пустяки, — он улыбнулся и замолчал, глядя вдаль — туда, где кончалось озеро. Я тоже уставилась на горизонт, но улыбаться почему-то не хотелось. Было ужасно обидно, что я прожила целых пятнадцать лет и не умела радоваться жизни, как этот бродяга. Гелий, кажется, почувствовал, что я расстроена, потому что чуть приобнял меня за плечи и шепнул:
— Оля, большое спасибо, что ты мне поверила. Это так здорово, — вдруг он расхохотался и добавил:
— Вадик на моем месте сказал бы: «Ты лишила меня возможности хвастать тем, что мне никто не верит!»
— Разве этим можно хвастать? — удивилась я.
— А как же. В этом есть особый шарм. Ты наверняка видела, как разные старички в очереди кричат, что они инвалиды — это дает им привилегии. Многие женщины, особенно в пожилом возрасте, любят жаловаться на свои болезни. Вроде бы глупо: кто станет кричать всем о своей неполноценности? Ан нет. Многим нравится быть слабенькими и бедненькими. Прояви они свою волю, они могли бы вылечиться, зачастую даже очень скоро. Но они предпочитают стонать, вместо того чтобы изменить свой образ жизни.
— Это кощунство! — возмутилась я. — Разве можно усмехаться над больными людьми?
— Вот видишь! По-твоему, они особые, раз больные. Я не о всех говорю. Но если приглядишься, сама увидишь: есть достаточно людей, которым нравится быть несчастными. Вот пять лет назад, когда ты ревела на этом камне, тебе тоже нравилось реветь. Вот как умру, вот как похоронят, то-то вы все пожалеете…
— Да, да, — сердито перебила я. — Знаешь, папа тоже умеет читать лекции и нотации. Они мне надоели.
— Прости, — сказал Гелий. — Пойдем домой?
— Нет, давай посидим здесь. Я люблю слушать волны и смотреть вдаль, за горизонт, когда ничто не останавливает взгляда.
— Я тоже люблю. Только, пожалуй, я люблю это делать один, — ответил он.
— Ну и что же? Я буду молчать, — уверила я его.
Мы сидели и смотрели на озеро. Я думала: вот, рядом со мной самый счастливый человек на свете. И меня это радовало и сердило одновременно. Сердило, что мне нечего возразить. А что радовало, не знаю.
Потом ветер принес красный, будто стесняющийся своего одиночества листок боярышника и кинул его в воду. Листок отважно взмывал вверх вместе с волнами и не менее отважно ухал вниз, все держась на поверхности. Ему, наверное, было страшно и в то же время весело, и, казалось, он был отчего-то счастлив. Наконец одна из волн накрыла его, и он исчез.
Я вздохнула и поглядела на Гелия, а он — на меня. Значит, он тоже все это время следил за листком. Мы рассмеялись.
— Ты не замерз? — спросила я, потому что мне было уже холодно.
— Ничуть, — улыбнулся Гелий, — хочешь, тебе плащ отдам?
Я отказалась, и он развеселился:
— Похоже, что тебе захотелось походить по холодной улице?
Потом мы вернулись домой, и мне было очень хорошо, когда я уселась у теплой плиты и пила ароматный чай. Я даже решила, что теперь всегда буду мерзнуть на улице, чтобы испытывать счастье так же часто, как и Гелий. Но он, услышав, как я пару раз чихнула, высказал совершенно противоположное мнение.
Когда я согрелась и отправилась поглядеть, чем он занимается, он сидел за столом и что-то писал. Оказывается, он взял работу на дом. Я все-таки не понимаю: как можно весь день работать! Как он
