успевает? И какое же в этом счастье?
Глава 3. Выбор
В школе было событие: на переменке Тоня Булкина вдруг отбросила ручку в сторону и всхлипнула.
— Ты чего? — спросила я.
— Предки… не хотят покупать мне новую шубку, а эта уже износилась! — пожаловалась Тоня. — Говорят, на следующий год. Ну как мне им объяснить?
Мне снова подумалось: Тонька страдает без новой шубки, а ведь могла бы радоваться сегодняшней пятерке! Даже было ее не жалко, как раньше. Чего хнычет? Но все-таки я не могла быть счастливой, когда рядом со мной плакала Тонька. После уроков я попыталась объяснить ей все, что узнала вчера. Но Булкина ничегошеньки не поняла: то ли это так сложно, то ли я неважно объясняю. Или ей тоже нравилось быть несчастной и ее тоже сердило, что ей нечего возразить?
Когда я вернулась домой, Гелий сидел во дворе за доминошным столиком и писал свою новую работу на дому. Я рассказала ему о Тоньке и заявила, что она мешает мне радоваться.
— Тогда помоги ей, — ответил Гелий, не отрываясь от своих бумаг.
— Но как? Денег на шубу у меня нет, а понять она ничего не смогла!
— Не захотела, — уточнил он. — Тогда ничего не поделаешь. Не обращай на нее внимания.
— Но Тонька — моя подруга!
— Вот они, беды от друзей… Оля, видишь, я работаю.
— Но я хочу помогать людям! Я хочу делать добро! — сказала я. — Научи меня, ты ведь наверняка умеешь!
— Хорошо, идем, научу, — он рассерженно собрал бумаги, бесцеремонно всунул их в мой ранец и зашагал со двора.
— Куда мы идем? — поинтересовалась я, торопясь за ним.
— Помогать людям, — Гелий обернулся. — Ты же сама просила.
— Ладно, — кивнула я, — ты мне вот что скажи. Я еще вчера хотела спросить. Как ты все успеваешь? Ты работаешь так много.
— Когда ты начинаешь что-то делать, — ответил Гелий, — у тебя обязательно появятся на это силы. Если ты начинаешь лежать в кровати, из тебя получается больной и слабый человек. Если начинаешь бегать по утрам, получается спортсмен. Сначала ты делаешь это через силу: трудно бегать и болят ноги, а лежать в кровати очень скучно и охота встать. Потом все вокруг подстраивается под твои ритмы.
— Где доказательства? — потребовала я.
— Практические, — ответил он. — Попробуй, увидишь.
— А откуда берутся дополнительные силы? — не унималась я.
— Все просто: космос посылает тебе столько энергии, сколько ты реально затрачиваешь, — рассеянно проговорил он.
Это было уже что-то новое! Космос и энергия.
— Ага, еще добавь: на моем родном Марсе… — сказала я.
— Все мы инопланетяне… — Гелий задумчиво глядел в небо. — Нет, надо было сначала тот абзац вперед поставить, а потом… — он спохватился, тряхнул головой и пробормотал:
— Да, извини… О чем то бишь мы? А, да, вот я спросить хотел: что ты делаешь, когда тебе плохо?
— Ну… плачу, — я немного удивилась.
— А я смеялся. Когда был маленький. Специально смеялся. Сначала мне было страшно противно, что я так делаю, и было очень трудно. Однажды я решил: все, не буду я больше изображать из себя весельчака. Заплакал. И мне это сразу надоело. Хотелось опять смеяться. А теперь мне почти никогда не бывает плохо. Сразу с собой справляюсь. Я привык радоваться… и все вокруг подстроилось под мои ритмы, — закончил он, остановившись.
Мы пришли к детскому дому.
— Сейчас ты будешь учиться помогать людям, — оповестил Гелий, подошел к загородке, у которой стояло четверо малышей, и вынул из кармана баночку мыльных пузырей.
— Привет! — подмигнул он. — Ловите! — и начал выдувать разноцветные пузатые шарики. Ребята обрадовались и стали наперегонки ловить их. Потом нас увидели другие малыши и тоже сбежались посмотреть. Гелий давал им всем по очереди попробовать выдуть пузырь. После того, как ребят стало много, Гелий убрал баночку обратно в карман, извлек оттуда какие-то штучки и стал показывать с ними фокусы. Особенно веселил малышей маленький резиновый мишка, который не хотел сидеть в руке, выскакивал из нее и перелетал через загородку прямо к ребятам.
Подошла воспитательница, поглядела, посмеялась и пригласила нас:
— Что ж вы снаружи стоите? Заходите.
Попав к ребятам, Гелий разошелся вовсю: развесил свой плащ на каком-то сооружении из труб и принялся играть в индейцев. Я стояла и смотрела.
— Откуда он? — спросила воспитательница, любуясь игрой.
— Приезжий, — ответила я. — Он раньше тоже жил в детдоме.
К нам подошла маленькая девочка и глядела на нас снизу вверх.
— Что ты, Юлечка? — спросила ее воспитательница. — Почему ты не идешь к ребятам?
— Я не хочу быть индейкой.
— Индианкой, — поправила женщина. — А почему?
— Потому что он уйдет и не вернется, а я буду скучать, — сказала Юля. И пошла от нас.
Я догнала ее, присела и спросила — даже не знаю, что на меня нашло:
— Давай дружить. Меня зовут Оля.
— Я не могу с вами дружить, — Юля поглядела куда-то вбок. — У вас есть дом. А у меня нет.
— У дяди Гелия тоже нет дома, — сообщила я. — Он бродяга. Пошли играть?
— Ладно, — согласилась она, и мы направились к индейскому вигваму. Сначала нас приняли за врагов и обстреляли невидимыми стрелами, меня даже ранило, а потом мы стали полноправными индейцами. Только моя рана стала заживать, как на нас напало другое индейское племя. Битва снова кончилась перемирием, никто не пострадал, но когда все лезли в вигвам, Гелий наступил на отравленную стрелу и погиб.
— Вот так кончаются войны даже после перемирия, — говорил он после. — Дух войны, как цепкий паучок, ищет жертвы, чтобы насытиться. И если вы позвали его, он никогда не уйдет голодным. Так что лучше навсегда позабыть его имя.
Когда ребят уводили, Юлька попросила:
— Приходите еще. Мы будем ждать. Даже если вы забудете.
Обняла Гелия за ногу — и убежала.
Гелий облачился в плащ. Усмехнулся:
— Теперь ты знаешь, как можно… делать добро?
Он зашагал по улице, сосредоточенный и непонятный. Наверное, он думал о своем детстве.
— Ты часто так делаешь? — спросила я его. — Откуда у тебя в карманах эти вещи?
— Да все от цыгана того веселого. Он умер, а это вот мне досталось.
— Извини, я не знала, — тихо произнесла я.
— А я по-другому отношусь к смерти, — выдал Гелий. — Для меня это — переход в другой мир.
— Ты веришь в жизнь после смерти?
— Да. Но знаешь, суть даже не в этом. Допустим, когда человек умирает — это горе для тебя, если ты его любишь. И что, ты всю жизнь будешь жить в горе? От этого он не оживет, правильно? Хорошего из
