сана – отстаивать даже до смерти. Но подвиг власти может состоять также и в том, чтобы, выполняя основные задачи сана – защищая «благочестие и люди своя», – внутренне преодолевать, когда это нужно для исполнения основной задачи, земное тщеславие власти.
«Тоть, что указываетъ и распоряжается, – говорит в одном из своих оглашений преп. Феодор Студит, – долженъ соблюдать умеренность и смирение, ибо Творецъ естества поставил его выдающимся и более почтеннымъ членомъ тела».
Таков и был по отношению к Востоку подвиг св. Александра Невского. По отношению же к Западу это был подвиг не сложный, а простой, брань не только невидимая, но также и видимая.
Два подвига Александра Невского – подвиг брани на Западе и подвиг смирения на Востоке – имели одну цель: сохранение православия как нравственно-политической силы русского народа.
Цель эта была достигнута: возрастание русского православного царства совершилось на почве, уготованной Александром. Племя Александрово построило Московскую державу.
Когда исполнились времена и сроки, когда Русь набрала сил, а Орда, наоборот, измельчала, ослабла и обессилела[130], тогда стала уже ненужною Александрова политика подчинения Орде: Православное Царство могло быть воздвигнуто прямо и открыто. Православный стяг поднят без опасений.
Тогда политика Александра Невского, естественно, должна была превратиться в политику Димитрия Донского.
Внутренняя необходимость такого превращения наглядно подчеркнута в «Сказании чудес до преставлении блаженнаго Александра», именно в «чуде о Донской победе».
«Яко же въ животе, тако и по преставлении, – свидетельствует Сказание, – сей чудный самодержецъ Александръ не оставляетъ, не забываетъ свою паству, но всегда въ нощи и во дни снабдевая и заступая отъ врагь видимыхъ и невидимыхъ… Во преименитомъ граде Владимире во обители Пречистыя Богородицы честнаго Ея Рождества у честныя раки блаженнаго великаго князя Александра во едину отъ нощи (на 8 сентября 1380 г.) пономареви церкви тоя спящю въ паперти церковней и виде въ церкви свещи о собе возгоревшася; и два старца честна изыдоста отъ святого олтаря и приидоста ко гробу блаженнаго князя Александра и глаголаста: о господине Александре, востани и ускори на помощь правнуку своему, великому князю Дмитрию, одолеваему сущу отъ иноплеменникъ. И въ часъ святый великий князь Александръ воста изъ гроба и абие со обема старцы вскоре невидимы быста».
Так положник подвига смирения по отношению к татарам, когда нужно оказалось, взамен смирения подвигся на брань.
Исторически, конечно, так именно и было: рать Димитрия возросла на смирении Александра. Московское Царство в значительной степени – плод мудрой Александровой политики.
Степенная книга, подводя под это Царство духовно-исторические основы, обнаружила глубокое понимание истории, когда среди основателей Царства уделила св. Александру Невскому такое значительное место в «гранях» своего повествования…
Александр Невский и Даниил Галицкий олицетворяют собою два исконных культурных типа истории русской и даже шире того – мировой[131]: тип «западника» и тип «восточника».
В XIX в. в русском обществе получило большую известность разделение на «западников» и «славянофилов». Это – видоизменение тех же основных типов. Рознь между «западниками» и «славянофилами» в середине XIX в. проявлялась преимущественно в рамках литературных мнений.
Осознание культурных противоречий Запада и Востока должно, однако, выйти за пределы литературы, должно стать действенным.
Не одни только литературные мнения, а также деяния, чувства и подвиги прошлого должны быть нами по-новому поняты и оценены.
Яркими маяками двух мирочувствований светят нам образы двух русских князей – Даниила Галицкого и Александра Невского.
Наследием блестящих, но не продуманных подвигов одного было латинское рабство Руси юго- западной..
Наследием подвигов другого явилось великое государство Российское.
«…В том споре, который теперь начинают вести о том, была ли Киевская Русь началом Русского государства, явно смешиваются два понятия: духовно-культурное и внешнегосударственное, – великодержавное. Поскольку духовно-культурное начало является основным ядром всякого народа, обрастающим плотью внешнего государственного единства, совершенно бесспорно, что Россия начала существовать в Киеве. Киев воспринял Православие и претворил его в русскую жизнь. Киев создал русское миросозерцание, русскую культуру. В XIII в. и Киев, и Суздаль, и Новгород представляли собою внутреннее единство. И только эта внутренняя сила веры и культуры смогла превозмочь пришедший извне удар; только благодаря ей Россия не погибла „ако обре“, но сама завоевала своих поработителей. Непрерываемая линия духовного преемства идет от Византии и Киева к Суздалю и от Суздаля к Москве.
Иначе обстоит дело с линией государственно-политического великодержавного преемства. Киевская Русь к концу своего существования все больше погружалась в провинциализм, теряя и свое единство, и свои торговые пути. Она не создала государственного единства и не передала его Суздалю. Суздаль наново начал строить свою государственность. Возникая из болот и лесов, он был еще более провинциальным. Татары, придя на Русь, не застали там единого государства. Каждое княжество оборонялось отдельно и отдельно гибло.
Вхождение Северной Руси в татарское царство приобщило ее к мировой истории. Оно открыло Суздалю те горизонты, которых у него до тех пор не было. Единая татарская власть была одним из главных факторов укрепления русского единодержавия и великодержавия. Московские князья обязаны своей властью не столько своей силе, сколько ловкой политике, благодаря которой они получали от ханов ярлыки на великое княжение. Власть хана сделалась той силой, воспользовавшись которой московские князья превозмогли центробежные силы удельного сепаратизма. Укрепившись под властью ханов, Москва свергла татарское иго, из завоеванной стала завоевательницей, постепенно начала расширять свою власть на области, прежде находившиеся под татарами. Это расширение шло через всю русскую историю.
Поэтому можно говорить о двух линиях преемства и двух наследиях Руси: о «наследии Византии и Киева» и о «наследии Чингисхана». При отвержении одного из этих наследий взгляд на русскую историю становится односторонним, не охватывает полноты ее государственного бытия…» (стр. 7–8).
«…В 1204 году крестоносцы взяли Византию и утвердили там латинское царство. В это же время усилился натиск на Польшу, Галич и Литву. Создались Ливонский и Тевтонский ордены. Началось наступление Швеции.
Поэтому продолжительные войны Новгорода как западной окраины Руси не были частными и случайными пограничными войнами. Это было сопротивление жестокое и упорное целой исторической волне. Новгородские князья сознавали себя защитниками Православия и Руси. И это сознание исторической важности сопротивления было свойственно всему новгородскому ополчению, встречавшемуся с рыцарями. Во всей культуре средневековья русские ощущали чуждый и враждебный мир. Они сознавали его монолитность, его иерархическую подчиненность католичеству. Они окрестили его именем «латинства», которое в течение нескольких веков применялось ко всей Европе, ко всему разнообразию ее проявлений, в конечном итоге восходивших к средневековому католическому единству.
Как новгородский князь Св. Александр Невский преемственно воспринял историческую миссию защиты Православия и Руси от Запада. Выступить на эту защиту ему пришлось в годы самого высшего напряжения борьбы и одновременно наибольшего ослабления Руси. Весь первый период его жизни прошел в борьбе с Западом. Татары остались за суздальскими лесами. Перед ним непосредственно стоял лишь западный враг. Борьбой с этим врагом было поглощено все его внимание. И в этой борьбе прежде всего выступают две черты: трагическое одиночество и беспощадность.
