дружбе?..
Когда я, расставаясь, тряс руку Макса, он выглядел утомленным, под глазами чернота. Интересно, неужели надо быть достаточно близким к Великому Человеку, чтобы заметить его тяжелое дыхание?.. Впрочем, я увидел в прощающемся со мной хозяине не Великого Человека, а напуганного ребенка, мальчишку, который только что подложил на железнодорожные рельсы стальную трубу. В подобных делах я встречал действительно великого человека только один раз. Он был по-настоящему спокоен и совершенно непохож на клевещущих пигмеев типа Джозефа Макса. Я посещал Белый Дом в 30864 году[47]. И кое-что помню.
Глава III
За дверью послышались характерные шаги хромающего человека, и я отвернулся, потому что знал, что никогда не был сколько-нибудь готов взглянуть на то, что сделали девять лет. Дверь открылась. Было около половины одиннадцатого. Я пребывал в полной уверенности, что Келлер ушел на работу. А Намир?.. Пошел бы он к черту!
В дверях стоял молодой человек. Ростом не выше, чем Шэрон. Я вдруг осознал, что смотрю на его ботинки. Подметка левого ботинка была намного толще правого. И никакого намека на присутствие шины.
— Мистер Келлер дома?
— Нет, он в офисе.
У него был красивый голос, возмужавший и музыкальный. Наши взгляды на мгновение встретились, и я обнаружил, что его глаза не изменились. Над правым — V-образный шрам. Никакого намека, что меня узнали.
— Мистер Келлер ушел час назад.
— Мне следовало бы позвонить. А вы, должно быть... мистер Браун?
— Совершенно верно. Если хотите, позвоните ему отсюда.
— Хорошо, мне... — Спотыкаясь, я последовал за ним, смущенный и глупый старик.— Мне кажется, я что-то забыл здесь прошлым вечером. Я был тут вчера. Он угощал меня выпивкой, прежде чем мы отправились наверх, на встречу с Максом. Думаю, это вы играли на пианино.
— Что-то забыли?
— Думаю, да. Даже не могу вспомнить что именно... зажигалку... записную книжку... чертовщина какая-то! Ваша память никогда не отказывает? В вашем возрасте — вряд ли. Вдобавок, я немого выпил. Мое имя Майсел.
— Ах да... Билл говорил о вас. Посмотрите здесь, если хотите.
— Не хотелось бы вас беспокоить. Если я и в самом деле что-то здесь оставил, думаю, дядя мистера Келлера заметил бы это... Хотя нет, он тогда уже поднялся наверх.
— Мистер Николас? Не хотелось бы его будить. Он нездоров, поздно заснул...
— Да-да, ради Бога, не беспокойте его... Курите?
— Спасибо.
Я вновь воспользовался своей фантастической зажигалкой. Пока он был сосредоточен на пламени, мне удалось наконец рассмотреть его лицо. Ангел Микеланджело испортил себя, Дрозма.
— Я тоже вечно забываю свои вещи,— сказал он.
Чувство такта у него за девять лет не изменилось.
— Наверное, со мной играет моя восьмидесятилетняя память.
— Вы не выглядите на восемьдесят, сэр.
Сэр? Думаю, это потому, что я стар. Сэр — почти вышедшая из моды любезность.
— Тем не менее восемьдесят,— сказал я и кряхтя опустился в кресло.— У вас еще лет шестьдесят в запасе, до того момента, когда вам скажут, что вы хорошо сохранились.
Родившаяся на его лице улыбка вдруг исчезла. Он внимательно посмотрел на меня:
— Мы не встречались с вами раньше?
Ответить я не смог. Мой испуганный взгляд скользнул по его лицу и метнулся к рисунку у входа в холл.
— Ваш голос мне знаком,— сказал он. Тоже испуганно и в тоже время даже дерзко.— Не могу вспомнить, где я его слышал.
— Может быть, вы слышали его вчера вечером, когда мы были здесь с Келлером?
Он мотнул головой:
— Когда играю, ничего не слышу.
Да, тот ужасный Бах...
— Учитесь в музыкальной школе?
— Нет, я... Может быть, осенью. Не знаю.
Почему он так напуган?
— Я был на прекрасном концерте в среду. Дебют Шэрон Бренд. Публика ошалела от восторга, и не удивительно.
— Да,— сказал он, явно следя за своим голосом.— Я был там.
Это было слишком даже для нашего знаменитого марсианского шестого чувства! Он оказался там, потому что помнил Шэрон. Возможно, даже находился рядом со мной на балконе, видел, как плыл по течению тот мерцающий корабль, видел его так же, как видел я. И был так близко, что мы могли коснуться друг друга. И поскольку его душа должна была переполняться Шэрон, он, вероятно, вспомнинал и меня... время от времени... как привидение... как движущуюся тень...
— Выдающийся талант, сказал я.— Чтобы добиться подобных результатов в девятнадцать, она должна была ради этого отказаться от всего остального. Собственно, мне посчастливилось знать, что так оно и случилось. Мы были знакомы с нею, когда она была еще маленькой девочкой.
Я продолжал пялиться на рисунок, будучи уверенным, что его рука с сигаретой сейчас замерла в воздухе.
С отчаянной вежливостью он проговорил:
— Да?.. И что она за человек. Вне сцены?
— Очень мила.
Меня так и подымало заорать на него. Ведь он же наверняка разрывало от потребности сказать: 'Я тоже знал ее! Я тоже знал ее!'
— Мистер Келлер говорил мне, что это нарисовали вы,— сказал я.
— Ему не следовало вешать его там. Большинство людей не обращают внимания.
— Я полагаю... А почему?
— Наверно, слишком мрачно. Я пытаюсь понять, каким образом Рембрант умудрялся делать таким значительным тяжелый задний фон. К несчастью, я не художник, мистер Майсел. Я просто... — (Ты не художник, Анжело?) — Послушайте, я готов поклясться, что уже слышал когда-то ваш голос.
Я сдался, Дрозма. Всякое притворство отвратительно. Да, я знаю: таковы условия, в которых мы, Наблюдатели, должны жить. Хотя, если бы я не считал Союз возможным — и не далее чем через несколько столетий,— я вряд ли сумел бы выдержать это плавание в океан лжи. Наложение человеческой лжи на нашу неизбежную ложь — слишком много для меня, вот и все. Я рухнул обратно в кресло, беспомощно посмотрел на него. И сказал:
— Да, Анжело.
— Нет! — он уставился на меня. Потом тупо посмотрел на сигарету, упавшую на ковер, и даже не сделал попытки поднять ее.— Нет,— прошептал он.
— Девять лет.
— Я не могу поверить этому. Я не верю.
— Мое лицо?
