- Вот как? 'Шеф!' - Симмонс хмыкнул. - Что-то новенькое. Откуда у вас этот полицейский жаргон, хотел бы я знать?
Дюммель смущенно отвел взгляд.
- Я думал...
- Он думал! Вы только взгляните на него! Он думал, видите ли!
Симмонс был явно не в духе, и Дюммель счел за благо прикусить язык.
- О чем, позвольте полюбопытствовать? О каких мировых проблемах? Или о судьбе того интендантишки, что вас облапошил?
Дюммель сидел, низко опустив лицо, одна малиновая плешь поблескивала. Симмонс глянул на эту плешь и вдруг смешливо фыркнул. Гнев как рукой сняло. Заговорил уже проще, дружелюбнее:
- Вот что, Зигфрид. Учтите, я вас насквозь вижу. Так что бросьте темнить. Со мной не пройдет.
- Простите, сударь.
- То-то. А теперь к делу. Даю вам неделю сроку. Максимум две. Подыщите нужных людей. Какое у нас сегодня число?
- Двадцать первое мая.
- Пятого июня положите на этот стол проект строительства железной дороги.
- Чего-о? - привстал с места Дюммель.
- Вы что - оглохли? Узкоколейной железной дороги Ново-Ургенч - Чалыш.
- Но...
- Никаких 'но'. Заводы строить думаете?
- Так я...
- Думаете, спрашиваю?
- Думаю.
- Плохо думаете, Зигфрид. До каких пор я вам буду подсказывать? Строительные материалы, оборудование, всякая прочая канитель прибудет по Амударье. Так?
- Так.
- А от пристани? Пятнадцать верст, как ни говори.
- На арбах, на каюках по Шахабаду.
- Чушь. По железной дороге, любезнейший. Прямым сообщением до самого места назначения.
- К каждому заводу - железнодорожную ветку?
- Именно, дорогой барон. К каждому заводу. А когда закончите строительство, по этим же рельсам повезете обратно тюки с хлопком, семена, масло. Ну чего вы на меня уставились?
- Господин Симмонс, вы - гений. Позвольте засвидетельствовать.
- Бросьте. Могли бы и сами догадаться. А то 'я думал, я думал...'. Кстати, когда вам хан рандеву назначил?
- Десятого июня.
- Вот и отлично. Подсуньте ему проектец. Пусть раскошелится на строительство. У российского императора денег на это дело не выпросишь. Ну и последнее. Мы с мадам Симмонс уедем на несколько дней. Ключи от комнат забираем с собой. Вздумаете совать нос, - на себя пеняйте!
- Помилуйте, господин Симмонс!
- Бросьте, милейший. Я вас насквозь вижу. Хотите, скажу, чем вы завтра без меня заниматься будете?
- Боже упаси!
- Не хотите, не надо. А насчет комнат зарубите на носу: чтобы ни одна живая душа близко не подходила.
- Запомню, господин Симмонс. Далеко едете, осмелюсь спросить?
Симмонс обернулся от самой двери, недобро сверкнул глазами.
- А вот это уж совсем не ваше дело, Дюммель. Помните английскую пословицу: 'Любопытство погубило кошку'. Займитесь лучше делами.
Предупреждая Дюммеля о своих комнатах, Симмонс попал в самую точку. Зигфрид Дюммель буквально сгорал от желания хоть одним глазком заглянуть в запретную дверь. Не имея ни малейшего представления о том, что происходит за ее окрашенными белой масляной краской створками, он мог лишь строить догадки, и догадки эти были одна неправдоподобнее другой. Как это ни странно, виною всему были факты. А с фактами герр Дюммель привык считаться.
Начать хотя бы с того, что Симмонс сам руководил ремонтом четырех смежных комнат, облюбованных им под супружеские апартаменты. Велел забрать окна толстыми железными решетками, прорубить двери между комнатами, а те, что выходили в коридор, снять и заложить проемы кирпичом. Затем в доме две недели работали русские слесари с завода и ремонтных мастерских, - угрюмые, немногословные, вечно чем-то недовольные люди. Что они там делали, - одному богу известно. Дюммель однажды подслушал их разговор, да и то случайно.
- Золотая голова у человека, даром что барин. Нам бы на завод такого.
- Не говори, - откликнулся другой. - Самим бы нам все енто ни в жисть не смонтировать. И где он только раздобыл все? Сколько живу, а такого добротного материалу не видывал.
- Говорю - голова-человек!
После слесарей работала артель маляров-штукатуров. Потом за дело взялись плотники. Потом опять слесари с токарями.
По городу циркулировали самые невероятные слухи. Знакомые извели Дюммеля расспросами, но тот только плечами пожимал в ответ. Он и в самом деле не знал ничего: ни одной души, кроме рабочих, Симмонс близко не подпускал к своим апартаментам.
Прибиралась в комнатах Симмонсов все та же придурковатая Рея, возведенная в ранг горничной. Ходила она теперь опрятно одетая и благоухала, как парфюмерная лавка. Дюммель подкатился было к ней с расспросами, но та дико воззрилась на него единственным глазом и пригрозила 'пожалиться барину'. Пришлось отстать. А потом у Реи вдруг объявился второй глаз! Стеклянный, правда, но точь-в-точь, как настоящий.
- Барин подарил, - лаконично отвечала она на вопросы любопытствующих, и больше у нее ничего выудить не удавалось.
Как-то в полдень, когда в доме буквально нечем было дышать от духоты, а столбик термометра за окном показывал в тени сорок шесть градусов по Цельсию, Симмонс притащил в кабинет Дюммеля бутылку холодного, как лед, шампанского.
- Майи готт! - изумился немец. - Можно подумать, что вы его прямо из ледника принесли, герр Симмонс.
Тот усмехнулся, разливая шампанское в мгновенно запотевшие бокалы:
- Ешь виноград и не спрашивай, из чьего он сада. Так, кажется, говорят у вас на Востоке?
Ну и наконец эти пугающие, прямо-таки уму непостижимые поездки Симмонса. Дюммель мог поклясться, что по крайней мере во время некоторых таких 'поездок' шеф не выходил из дома. Дьявольщина какая-то! Однажды во время разговора в своем кабинете Зигфрид осторожно потянул воздух ноздрями: нет, несло от Симмонса обыкновенно - одеколоном, табаком, чуть-чуть винцом. Серой не пахло.
- Чего вы вынюхиваете, Зигфрид? - усмехнулся Симмонс.
Дюммель растерялся и стал зачем-то переставлять гроссбухи в стенном шкафу.
Была во всем этом какая-то жгучая тайна. Дюммель изо всех сил старался ее понять, не мог понять н напрочь утрачивал душевное равновесие.
К обеду Симмонсы не вышли. Дюммель поклевал принесенную из ресторана отбивную. Плеснул в стакан приторно теплого квасу из кувшина. Увидев шкандылявшую по улице Рею, крикнул в окно:
- Чего убирать не идешь?
- Ан не ведено! - огрызнулась бабенка, не останавливаясь. 'Не нелено, не велено', - ворчливо передразкнл Дюммель и вдруг точно с цепи сорвался, заорал на принятого недавно лакея - долговязого рязанского парня с лошадиной челюстью: Чего зубы скашшь, стервец?!
Тот шарахнулся, выронил с испугу грязную тарелку из рук. Хорошо хоть не разбилась.
