Дюммель отхлебнул из стакана. Поморщился. Взял шляпу со стула.
- Спросят, - по делам пошел! - буркнул, уходя, корпевшим над конторскими книгами служащим. Те согласно закивали, как заведенные.
Послонявшись по пыльной раскаленной добела улице, барон нанял за двугривенный фаэтонщика и покатил на озеро купаться. Когда выехали за город, извозчик - загорелый до эфиопской черноты малый в домотканной холщовой рубахе, таких же портках и меховом несмотря на жару малахае, подхлестнул лошаденку и затянул что-то тоскливо-протяжное.
- Не вой! - строго сказал герр Дюммель.
- А? - обернулся тот.
- Малахай зачем напялил, спрашиваю?
- Жару жара режет, - непонятно ответил сарт. - Летом горячий чай пей, одевайся тепло - хорошо!
- Азият! - с чувством сказал Дюммель. Хотелпрезрительно, получилось наоборот: вроде бы восхищается. Расплачиваясь возле полосатой купальни, наказал:
- Вечерком, как солнце садиться начнет, обратно за мной приедешь.
- Деньги вперед давай - приеду, - озорно сверкнул раскосыми глазами малый.
- А это не видел? - Дюммель сложил пальцы кукишем, поднес к приплюснутому фаэтонщикову носу. - И так прискачешь как миленький.
Сарт сплюнул и стал разворачивать фаэтон. Немец заковылял по песку к досчатой раздевалке.
- Эй, баткя!
Дюммель оглянулся. Стоя в фаэтоне извозчик издали показывал ему дулю.
- Это себе возьми! У меня ба-алшой есть!
Герр Дюммель даже присел от такого неслыханного оскорбления.
- Я т-тебе!
Но фаэтонщика уже микиткой звали. Чертыхаясь по-русски и по-немецки, барон разделся и полез в теплую, как парное молоко, воду.
- Дурака нашел, - бормотал он, имея в виду Симмонса, и блаженно сощурил глазки. - Он отдыхать будет, а я - работай? Нет уж, отдыхать, так всем отдыхать,
Он вспомнил усердно склоненные над конторскими книгами белобрысые головы служащих и с удовлетворением произнес вслух:
- Пусть дураки пашут.
Откуда ему было знать, что тотчас после его ухода работнички захлопнули книги и отправились в кабак пить пиво.
Поздно вечером, добравшись наконец пешком (не приехал-таки паршивец-фаэтонщик) до своей конторы, герр Дюммель ткнул ногой дремавшего на крылечке сторожа, а когда тот вскочил, испуганно моргая спросонья, спросил, свирепо выпячивая челюсть:
- Спрашивали?
- Так точно, спрашивали.
- Кто?
- Из обчества Рязано-Уральской железной дороги.
- Опять спишь, сукин сын?
- Никак нет-с, ваше благородие. Бдю-с...
- Ну, Ванька, смотри у меня!
Сторож поспешно подобрал с крыльца старое одноствольное ружье, вытянулся, выпятив грудь, и гаркнул во всю глотку:
- Слушаюсь, ваше благородие!
- Тише ты, черт!
- Есть, тише! - еще громче заорал сторож. Дюммель махнул рукой и вошел в дом. В столовой, возле прикрытого салфеткой ужина белела какая-то бумажка. Дюммель засветил свечу в бронзовом подсвечнике.
Предприятие 'Караванный путь Хива - Уральск 'Общества Рязанско-Уральской железной дороги' предлагало свои услуги по перевозке грузов для строящихся хлопкозаводов.
- Опоздали, голубчики! - герр Дюммель скомкал записку, швырнул в темный угол комнаты. - Сами дорогу построим. Да еще вас, глядишь, по ветру пустим.
Он снял салфетку и, придвинув стул, принялся за ужин. Холодная курица застревала в глотке. 'Могли бы догадаться, черти! - подумал немец. - До каких пор все надо подсказывать?' Сам того не замечая, он даже в мыслях старался подражать шефу.
Бутылка смирновской отыскалась в буфете на кухне. Дюммель налил полный стакан, выпил и закусил огурцом. Проклятый фаэтонщик не шел из головы, вертел, окаянный, смугло-чумазым кукишем, скалил зубы.
'Встречу на улице, все бока обломаю, - мрачно решил немец. - Попадись только!'.
После второго стакана мягко закружилась голова, все вокруг стало простым и доступным, лишь где-то на задворках сознания маячил Симмонс - строгий, в щегольском сером костюме.
- Подумаешь, вундеркинд! - громко сказал repp Дюммель, и голос его задрожал от обиды. - За людей никого не считает. Я кто ему - ломовая лошадь? Зигфрид то, Зигфрид другое! А сам пальцем о палец не стукнет!
Он плеснул в стакан оставшуюся водку и, зажмурясь, опрокинул в рот. И тут его осенило: 'Какой же он, Дюммель, дурак! Какой идиот! Да Симмонс просто-напросто ревнует его к своей супруге! Конечно, ревнует! Разве он ей... Разве она ему пара? Конечно, нет! Вот он, Дюммель, - совсем другое дело! Мужчина солидный, в теле. А что Симмонс? Стрекотун-кузнечик! Таких женщины не любят. И что она - такая красивая в нем нашла?
Стоп-стоп-стоп!.. А почему она? Почему не он? Ну, конечно же! Это он воспользовался ее слабостью и... Ах, негодяй! Ах, пройдоха!..'
Кровь строптивых ливонских предков ударила Дюммелю в голову.
'Может быть, она и сейчас там, за дверью. Томится в одиночестве, тоскует, душой рвется к нему, Зигфриду Дюммелю!'
Дюммель вскочил, опрокинув стул. Дюммель спешил на зов дамы сердца.
- Я иду, Эльсинора! - хрипло прозвучало в ночной тишине. Зигфрид Дюммель ринулся к заветной двери...
Часа два спустя герр Дюммель с удивлением обнаружил, что лежит на полу в конце коридора, возле распахнутой настежь двери в покои Симмонса.
Лоб саднило. Проведя по нему рукой, Дюммель нащупал огромную шишку. С трудом, морщась от дикой головной боли, вспомнил, словно увидел со стороны: вот он, клокочущий справедливым негодованием, страшный в своей решимости, несется по коридору. Хватает ручку проклятой двери, изо всех сил рвет ее на себя! Дверь неожиданно легко распахивается и ударяет его по лбу...
Сопя и постанывая, Дюммель поднялся с полу, осторожно приблизился к двери. В проеме клубился кромешный мрак, но, когда он протянул руку, пальцы уперлись во что-то твердое. Стараясь действовать как можно спокойнее, Дюммель достал из кармана коробок и чиркнул спичкой. То, что он увидел в следующую секунду, мгновенно вышибло из его головы остатки хмеля: за распахнутыми створками двери в обманчивом, пляшущем свете горящей спички стоял, выпучив налитые кровью глаза и по-бычьи пригнув поросшую венчиком седых волос голову, урод, отдаленно напоминающий человека. И этим уродом был не кто иной, как он сам - Зигфрид Дюммель.
Немец дико вскрикнул и без чувств повалился на пол... Очнувшись вторично, он сходил в столовую за подсвечником и детально обследовал злополучную дверь. Хлопаться в обморок было, конечно же, вовсе незачем, зато без всякого сомнения было чему удивляться: в дверном проеме сверкала монолитная, без единой щелочки, отполированная до зеркального блеска металлическая стена! Зигфрид перекрестился трясущейся рукой и с величайшей осторожностью прикрыл створки двери.
В своей комнате он долго сидел на кровати в одном исподнем, прикладывая медный пятак к шишке на лбу. Одна за другой догорели и погасли свечи в бронзовом подсвечнике. Душная азиатская ночь по- хозяйски вочтла в комнату, и в распахнутое настежь окно хищными, зелеными глазами звезд заглянул год
