- Откуда?
- Ты сам научил меня, как с ним обращаться.
Симмонс лихорадочно рылся в памяти, стараясь вспомнить.
- Когда? Напомни.
Она медленно опустила руки, взглянула на него снизу вверх, маленькая, бесконечно усталая женщина с заплаканным постаревшим лицом.
- Чего ты от меня хочешь? - Голос звучал отрешенно и глухо. - Я сделала больше, чем могла. Я устала, Эрнст. Не спрашивай меня ни о чем.
- Хорошо... Не буду...
Он молчал, машинально разглядывая свои грязные с обломанными ногтями руки, лоснящиеся рукава халата.
- Раздевайся!
- Что?! - Она даже привстала от неожиданности. Симмонс горько усмехнулся.
- Снимай одежду. Все - в стерилизатор. И ступай мыться.
Он толкнул дверь в соседнее помещение, а когда намного погодя вернулся оттуда в одних плавках и с баллоном дезодоранта, Эльсиноры в комнате уже не было. Он покачал головой и подобрал оставленную ею одежду. За дверью в ванную комнату глухо зашумела вода.
Симмонс сложил одежду в никелированный бак стерилизатора, залил раствором и включил ток. Потом обработал дезодорантом сначала диван, а затем всю комнату, зажмурившись и не дыша, побрызгал на себя и, чихая и кашляя, нырнул в подсобку, где, издавая басовитое гудение, вибрировал стерилизатор.
Отдышавшись, Симмонс присел на табурет и задумался. Гудение смолкло. С легким щелчком откинулась панель с выстиранным и продезинфицированным бельем. В наступившей тишине тонко по-комариному зудели аккумуляторы.
'Постарайся рассуждать спокойно, - приказал себе Симмонс. - Без паники и эмоций. Паника? Причем здесь паника?'
Он провел ладонью по лицу, стараясь сосредоточиться, и вдруг поймал себя на мысли о том, что он, Симмонс, по сути дела не знает своей жены. Она красива, обаятельна, умеет владеть собой, обладает редкостным даром перевоплощаться.
Но все это - внешняя сторона, фасад, а что за ним? Со все возрастающим удивлением он обнаружил, что никогда прежде не задумывался над этим всерьез. Эльсинора была рядом - жена и спутница его сумасшедших одиссей - и этого было достаточно. Первую день сомнения заронил в его душу Дюммель, вернее, не сам Дюммель, а его признание в любви к Эльсиноре. И даже не само признание (оно скорее удивило, чем взволновало Симмонса), а то, что он попытался представить себе ее реакцию и вдруг понял, что не в состоянии этого сделать. Потом была эта дикая сцена с чужой одеждой в стерилизаторе, сцена, которая оставила после себя гложущую боль и недоумение.
А теперь это ее появление в разоренной мятежными рабами и залитой кровью Хиве 1728 года, в тот самый момент, когда, казалось бы, для Симмонса уже все было кончено и не оставалось ничего другого, как окончить счеты с жизнью.
Конечно, Эльсинора спасла его от неминуемой смерти и уже за одно это следовало бы закрыть глаза на все странности, связанные с ее необъяснимым появлением. Но Симмонс мог поклясться, что никогда не показывал ей, как пользоваться времятроном. Больше тоги: она никогда даже не интересовалась ни самим аппаратом, ни принципом его действия. Лишь однажды он видел, как она рассматривала серебристую луковицу, боязливо держа ее перед собой на ладони.
Аппарат был прост в обращении, но чтобы пользоваться им, нужны были хотя бы элементарные навыки. А их-то у Эльсиноры и не могло быть.
- Какое сегодня число? - спросил он, когда она вышла из ванной, запахивая халат, розовощекая, помолодевшая.
Вопрос застал ее врасплох.
- Н-не знаю, - она захлопала ресницами и наморщила лоб. Тебя не было целую вечность. Хотя погоди... Когда я решилась наконец отправиться на поиски, часы показывали четверть третьего ночи.
- Число, месяц?
- Сентябрь, конечно, какой же еще? - У нее недоуменно поползли вверх брови. - Двадцать второе сентября.
Он взглянул на круглый циферблат настенных часов. Прибор был из XXII столетия, добротный, с электронной начинкой, показывающий часы, минуты, секунды, числа, дни недели, месяцы и годы.
Проследив за его взглядом, Эльсинора оглянулась и тоже посмотрела на циферблат.
- Ничего не понимаю. Девятнадцатое сентября?
- Да. Это называется петля во времени.
- Ничего не понимаю, - растерянно повторила она. - Мы что, никуда еще не отправлялись?
- Еще нет. Отправимся через три дня. Вначале я, а следом за мной и ты. - Он усмехнулся. - На поиски сбежавшего супруга.
- Но тогда где же мы? Те, из девятнадцатого сентября?
Он снова взглянул на нее.
- А ты вспомни, где мы были девятнадцатого.
Эльсинора наморщила лоб.
- Вспомнила! На банкете в офицерском собрании.
- Правильно. И вернулись в двенадцатом часу.
- А сейчас, - она посмотрела на циферблат и вздрогнула. Без семи минут одиннадцать!
- Стало быть, вот-вот сюда нагрянут миссис Симмонс с супругом - законные хозяева этой квартиры.
- И застанут нас здесь?! - в голосе ее зазвучал неподдельный ужас. - Что будет, Эрнст? Что будет?! Придумай что-нибудь! Ты все можешь, милый!
- 'Ми-лый...' - повторил он задумчиво и печально. Саркастическая улыбка на мгновенье покривила губы. - 'Ми-лый...' Ну что ж, спасибо и на этом. - Он подобрал с пола времятрон. Перевел один из дисков на сотую долю деления. Коснулся большим пальцем выступа в верхней части луковицы. Поднял на Эльсинору глубоко запавшие, тоскливые глаза. - Подойди ко мне, любовь моя... Встань рядом.
Она прильнула к нему, горячая, еще не остывшая после купания, до головокружения желанная. Он обнял ее, зарылся лицом в ее влажные, пахнущие свежестью волосы и включил времятрон.
Мигнула и снова засветилась теплым матовым светом люстра. Беззвучно, как на экране немого кинематографа, сдвинулось, отступив от стола, кресло. Ворсистая накидка, которой была застлана кровать, повисла на спинке стула. Скользнул и откинулся угол атласного одеяла, обнажив белоснежную простыню. На полированной плоскости стола материализовалась пачка сигарет. А они по-прежнему стояли обнявшись посреди комнаты, ничего не видя и не замечая. Первой опомнилась Эльсинора.
- Ну что же ты? - голос ее тревожно вздрагивал. - Ведь они с минуту на минуту могут войти!
Он отрицательно качнул головой и поднял лицо.
- Не войдут.
Эльсинора взглянула на него снизу вверх. Их глаза встретились.
- Ты уверен?
- Да.
Она прикоснулась пальцами к его щеке.
- Как ты оброс, милый. И похудел...
Он слушал ее и не слышал. Он, не отрываясь смотрел в ее глаза, ощущая, как все глубже и глубже погружается в их нежную, властно влекущую глубину. И вдруг рывком вскинул ее на руки и шагнул к кровати.
- Я идиот, Люси, - признался он, улыбаясь блаженной, действительно идиотской улыбкой. - Был идиотом и всегда им останусь. Я должен был давно обо всем догадаться, а не закатывать сцены ревности.
- О чем ты? - насторожилась она.
- О той дурацкой сцене с одеждой, в стерилизаторе.
