держим ответ, За город мы с вами не отвечаем. Наше дело обеспечить рабочих временным жильем. Социалистический Дивноярск!.. Это, конечно, красиво, но зачем распылять внимание, средства? Ради чего рисковать? Тем более что по этому вопросу не было и нет никаких специальных решений.
— Решения, указания, директивы, — перебивал Литвинов и стукал себя ладонью по лбу. — А это на что? А собственный разум? Мы с тобой пришли сюда, как ты сам любишь подчеркивать, не с киркой и грабаркой, с великой техникой, с высочайшей наукой. На нашу станцию человечество века любоваться будет, а мы возле нее всяческие там собачеевки да шанхайчики настроим. Имеем мы на то право? Ну! Мы что, бескрылые деляги? Люди первого и пятнадцатого числа? Или мы большевики? Ну?
Петин пожимал плечами.
— Решайте сами, Федор Григорьевич, вы начальник, но я считаю долгом предупредить… Наверху вас могут не понять. Будут большие неприятности…
И неприятности действительно были. Жилищные дела то и дело выплывали на собраниях. В печать шли письма. Одна из столичных газет опубликовала такое послание под заглавием «Оньские Маниловы». После этого вопрос в острой форме возник на областной партийной конференции. Литвинов яростно отстаивал свою идею. Он снова и снова повторял любимую фразу:
— Большевик должен на сегодняшний день смотреть из будущего, а не из прошлого. — Литвинов фанатически верил, что будущее за него, за прекрасный город, который в муках рождается в тайге, и редактору газеты, поместившей письмо, он послал телеграмму, оканчивавшуюся словами: «Время покажет: мы ли Маниловы или вы Собакевичи».
Но при всем том, опытный человек, он чувствовал, какую ответственность взвалил на свои плечи. Сразу поняв значение почина «домовых» и вообще всего дела, затеянного Ганной Поперечной и ее подругами, он ухватился за него: Когда развернулось строительство настоящего города и началось массовое переселение, движение «домовых» было уже немалой силой. Литвинов пригласил общественно-жилищных инспекторов, как теперь назывались «домовые», к себе на товарищеский чай. Толькидлявас получил приказ постараться. На столах, внесенных в кабинет начальника, было тесно от всяческих немудрых угощений. Литвинов пришел на вечер непривычно торжественный, в накрахмаленном воротничке, давившем ему шею.
— Товарищи женщины, — сказал он, — самое тяжелое миновало. Время зеленых городов кончается, и мы — управление, партком, профком — все низко кланяемся вам за то, что вы помогли без бед пережить и эту очень суровую зиму, — Он действительно отвесил гостям низкий поклон. — Теперь нам надо жить подробнее. — Он подумал и повторил: — Да, именно подробнее. И мы всем треугольником ждем, что вы нам и в этом поможете.
После чая Петрович был послан во Дворец культуры за баянистом. Зазвучали песни, начался пляс. Тоненьким своим голосом Литвинов сам завел «Вдоль да по речке…», и когда песня разгорелась, он, будто сбросив с плеч годков эдак тридцать, тридцать пять, стал выпевать задорный, смешной припев:
Женщины помоложе удивленно смолкли. Новое поколение не знало этого припева комсомольцев первых лет. Зато те, что постарше, вспомнили свою юность и с особым задором выкрикивали:
И когда выкрикивали эти последние строки, начальник строительства, сунув в рот два согнутых пальца, по-разбойничьи подсвистывал хору.
Потом начались танцы. Проявляя совершенно неожиданную для его массивной, квадратной фигуры ловкость, Литвинов кружил в вальсе Ганну Поперечную, почти отрывая ее от пола. Он весь сиял, и все видели, что начальник веселится не меньше своих гостей, что ему приятно, что у него хорошо на душе. Синие глаза довольно щурились. Отведя на место свою уставшую даму и тяжело усевшись на стул рядом с Ладо Капа-надзе, он еле передохнул.
— Фу, аж взопрел!.. Ну как, есть порох в пороховницах! То-то… — И вдруг, как-то сразу отключившись от шумного веселья, заговорил задумчиво: — Молодость-то забывать нам нельзя. Нельзя! А в годы культа мы от нее открещиваться было стали. «Хозяин»… «Сам»… «Дал команду»… «Отрапортую»… Тьфу!.. Слова- то какие-то дохлые. Разве на командах да на рапортах далеко уедешь? Вон, Ладо, она пляшет, наша сила. Скомандуй, может, и подчинится, может, что-нибудь и сделает, а тронь ее за сердце — горы свернет. Помню, студентом я к себе в Тверь приехал. Учеба давалась тяжело, перед зачетами вымотаешься, все ляжки себе исщиплешь, чтобы не уснуть… Еду к землякам и мечтаю; вот уж отдохну. Приехал, а они город переделывают, трамвай сами на окраины ведут. И не в порядке там каких-нибудь директив или команд «сверху»… сами!.. Да с песнями, да с плясом… И забыл я про сон. Так и проотдыхал с киркой да с лопатой. — Литвинов помолчал и опять смачно плюнул: — «Хозяин приказал», «дал команду». Разве это коммунистическое? Слова эти не коммунизмом, казармой пахли…
Секретарь парткома с удивлением смотрел на начальника строительства. Литвинов словно помолодел, на массивном лице появилось что-то задорное, юное, комсомольское. Вдруг он спросил Капанадзе:
— А мы с тобой, Ладо, служителями культа не были? Были. Верили в него? Верили… И как верили!.. Портрет со стены снять, бюстик или какие-нибудь иные культтовары в чулан выбросить — дело плёвое… Осудить на собрании тоже недорого стоит… Надо нам этот культ из себя, как гной, выдавливать, вот что. — Литвинов помолчал, растроганно глядя в сторону веселящихся женщин. — Пляшут… А это ведь они нас с тобой, парторг, через эту трудную зиму целыми провели… Хорошо, а? Хорошо тебе сейчас? Эх, вспомним молодость, тряхнем стариной, — и скомандовал баянисту: — А ну, давай, начальник, барыню!
И с той же неожиданной для его фигуры легкостью, пританцовывая, пересек он свой кабинет и молодецки задробил перед пожилой, тощей женой машиниста электровоза, вызывая ее в круг.
— Ну как, из норы вашей скоро переезжаете? — спросил Литвинов у Поперечной, провожая до порога шумных своих гостей.
— Да нет, пообождем, Федор Григорьевич, — неопределенно ответила Ганна.
— Что так?
— Да уж так вот. Семьей решили…
Заселение еще четырех домов со всеми удобствами в центральной части Дивноярска шло полным ходом. Поперечные тоже получили приглашение переселяться, но на семейном совете решено было пообождать, пока не начнет застраиваться Птюшкино болото, как по старинке еще именовали город- спутник, возникавший чуть южнее основного жилого массива Дивноярска. Его предложили застроить небольшими двух - и че-тырехквартирными домами. Ганна и Олесь, любившие в свободную минуту покопаться в земле, решили именно здесь пускать корни. А для этого нужно было подождать, пока новый, недавно начавший работать домостроительный комбинат начнет печь маленькие стандартные домики, компактные и удобные, чертежи которых Литвинов добыл в мастерской одного еще малоизвестного, но очень ему понравившегося архитектора.
Городок, которому предстояло стать спутником Дивноярска, пока что существовал только в планах. Его улицы были отмечены колышками, торчавшими из снега. Названия им решено было дать от деревьев,
