стол в порядок. Фолкнер снова вызвал полицию, и та, приехав во второй раз, наговорила ему много всяких вещей.
– Например?
– Они сказали ему, что, когда в него будут стрелять следующий раз, он должен остановиться у первой же телефонной будки и сразу уведомить полицию о случившемся, а не ехать домой, теряя по пути время. Сказали также, что, если бы он оставил пулю в обшивке сиденья и ее вытащила оттуда полиция, ее можно было бы считать вещественным доказательством. И они смогли бы определить револьвер, из которого стреляли. Но в тот момент, когда он вытащил пулю, она перестала быть вещественным доказательством.
– Как Фолкнер воспринял все это?
– Он был очень огорчен.
Мейсон несколько секунд задумчиво смотрел на Карсона.
– Ну, хорошо, Карсон, – наконец сказал он. – Теперь я хочу задать вам вопрос, на который вы предпочли бы не отвечать.
– Какой именно? – спросил тот, поднимая голову.
– Зачем Фолкнер поехал домой, а не оповестил полицию сразу?
– Думаю, он был просто напуган и боялся остановить машину, – ответил Карсон.
Мейсон усмехнулся.
– Ну, хорошо, – нетерпеливо сказал Карсон. – Наверное, наши подозрения совпадают – он хотел посмотреть, дома ли его жена.
– И она оказалась дома?
– Я понял, что да. Накануне она из-за чего-то разволновалась и долго не могла заснуть. Около трех часов утра она приняла изрядную дозу снотворного. Когда Фолкнер появился в доме, она еще спала.
– Полиция побывала и в его апартаментах?
– Да.
– С какой целью?
– Фолкнер производил не очень хорошее впечатление, и, мне кажется, полицейский офицер подумал, что он инсценировал это покушение.
– Зачем?
– Кто его знает. Фолкнер был странным человеком. Только поймите меня правильно, Мейсон. Я ничего не утверждаю и не строю никаких предположений. Я понял это со слов офицера. Он спросил Фолкнера, есть ли у него револьвер и какой, а когда тот ответил утвердительно, попросил его показать.
– Фолкнер показал?
– Вероятно. Я же не был в его комнате. Полиция пробыла там минут пятнадцать.
– Когда все это случилось?
– С неделю назад.
– В какое время?
– Часов в десять утра.
– Какой у Фолкнера револьвер?
– По-моему, тридцать восьмого калибра. Кажется, он говорил об этом полиции.
– А какого калибра была пуля, которую Фолкнер вытащил из обшивки сиденья?
– Сорок пятого.
– Какие отношения были у Фолкнера с женой?
– Этого я не могу сказать.
– Но какие-нибудь предположения вы все-таки могли сделать?
– Почти никаких. Однажды я, правда, слышал, как он разговаривал с ней по телефону. Таким тоном говорят с хорошо выдрессированной собачкой. Со стороны миссис Фолкнер никаких эмоций в его адрес я не наблюдал.
– До этого случая у вас с Фолкнером тоже были плохие отношения?
– Нельзя сказать, чтобы плохие. Были, разумеется, разногласия, но в общем мы ладили друг с другом.
– А после истории с пулей?
– После этой истории у меня лопнуло терпение. И я потребовал, чтобы он продал мне часть дела – или я продам ему свою.
– И вы действительно были готовы продать свою долю?
– Не знаю. Может быть, и продал бы. Но он предлагал очень низкую цену. Если вы хотите узнать подробности, обратитесь к Уилфреду Диксону.
– Кто это такой?
– Поверенный первой жены Фолкнера, Женевьевы Фолкнер.
– Поверенный в чем?
– Защищает ее интересы в фирме.
– Ей многое принадлежит?
– Треть. Так было оговорено при разводе. В то время Фолкнеру принадлежали две трети акций, а мне одна треть. Во время бракоразводного процесса ей присудили половину совместного имущества.
Мейсон сказал:
– Если вы возненавидели его так сильно, то почему бы вам было не объединиться с миссис Фолкнер и не выкинуть его из фирмы? Я спрашиваю из чистого любопытства.
Карсон ответил искренне:
– Потому что я не мог этого сделать. Это было оговорено при бракоразводном процессе. Согласно решению суда, право голоса осталось за Фолкнером и мной. Миссис Фолкнер – я имею в виду первую жену, Женевьеву Фолкнер, – не могла участвовать в управлении предприятием и принимать какие-либо решения, не обратившись предварительно в суд. Но, с другой стороны, ни я, ни Фолкнер не имели права переходить в своих расходах определенных границ, не могли увеличивать фонд заработной платы. Это привело к тому, что некоторое время прибыль предприятия была ниже, чем до тех пор. И это бесило Фолкнера больше всего.
– Ваше предприятие было прибыльным? – спросил Мейсон.
– Естественно. Понимаете, мы работали не только на комиссионных началах. Мы заключали сделки, действуя от собственного имени, строили дома и платили за них. После этого уже продавали. Да, были у нас и хорошие времена.
– По чьей инициативе это делалось? Фолкнера или вашей?
– По обоюдной. Понимаете, Фолкнер очень хорошо чувствовал, на чем можно сделать деньги. Чуял прибыль буквально за милю. И у него хватало смелости. Но он никогда не давал своей жене больших сумм и сам не тратил денег, кроме как на этих проклятых золотых рыбок. Тут он не считался с расходами. Когда же дело доходило до других трат, на него было жалко смотреть. У него всегда был такой вид, будто с него сдирают кожу. Так же он выглядел и на суде, когда дело дошло до раздела имущества.
– А Диксон? – спросил Мейсон. – Его назначил суд?
– Нет, его наняла Женевьева Фолкнер.
– Фолкнер был богат?
– Да.
– По его квартире этого не скажешь.
Карсон кивнул:
– Он тратил деньги только на золотых рыбок. А что касается флигеля, где они поселились, – я думаю, миссис Фолкнер эта квартира нравилась. Она даже держала приходящую служанку, но Фолкнер, разумеется, считал каждый цент, который выдавал на расходы. В некоторых отношениях он был очень неприятен. Но надо отдать ему должное, мистер Мейсон, он мог провести ночь без сна, чтобы разработать план очередной сделки. Поэтому купить у Фолкнера его долю было очень трудно – он содрал бы с меня три шкуры.
В этот момент раздался настойчивый звонок в дверь. Одновременно в нее стали стучать и дергать за ручку.
– Похоже, полиция, – сказал Мейсон.
