– Доктор, как отметил мистер Мейсон, ваше заключение о времени смерти, основанное на моменте поглощения пищи, вытекает из того факта, что кто-то сообщил вам время ужина.
– Да, сэр.
– Однако ваше следующее заявление, приведенное мистером Мейсоном на перекрестном допросе, о том, что состояние самого тела указывает, что смерть произошла примерно за два часа до вашего обследования, не зависит от чего-либо сказанного вам другими. Не так ли?
– В общем… нет.
– Думаю, что у меня все, – сказал Хейл, улыбаясь Мейсону. – Я хотел лишь быть уверенным, что свидетеля правильно поняли.
– Да-да, все в порядке, – любезно ответил Мейсон. – Думаю, я все понял. На этом ваш прямой допрос завершается?
– Да, у меня все.
– Один момент, – произнес Мейсон. – Поскольку вы обращаетесь к технической стороне дела, мистер Хейл, и поскольку вы упомянули мою репутацию «гения перекрестного допроса», я хотел бы задать пару вопросов в порядке перекрестного допроса.
– Давайте продолжайте ваши разговоры, если хотите.
– Подождите, джентльмены, – вмешался судья Норвуд. – Попробуем избежать этих обменов замечаниями, которые можно определить как приятно-саркастические. Опыт показывает, что все это может вылиться в язвительную перепалку, унижающую достоинство суда и вызывающую неприязнь между членами судебного заседания. Давайте же покончим с этим.
– Очень хорошо, ваша честь, – сказал Мейсон. – Я хотел бы задать несколько вопросов доктору Джеффри.
– Это ваше право. Начинайте, – произнес судья Норвуд.
– Теперь, доктор, когда вы заявили, что по состоянию самого тела вы сделали вывод, что смерть наступила часа за два до вашего первого осмотра, на чем конкретно вы основываетесь?
– С одной стороны, температура, – сказал доктор Джеффри, снова переминаясь с ноги на ногу на своем свидетельском месте. – Тело подвержено определенной степени охлаждения. Как вы понимаете, мистер Мейсон, человеческое тело представляет собой великолепный пример воздушного кондиционирования. Реагируя на внутреннюю инфекцию в форме жара, тело сохраняет при жизни почти постоянную температуру в девяносто восемь и шесть десятых градуса по Фаренгейту. После наступления смерти тело охлаждается в каком-то среднем темпе, что позволяет опытному медику с довольно высокой точностью установить время смерти.
– Совершенно верно, – отозвался Мейсон. – Спасибо большое за ваше объяснение, доктор.
Доктор Джеффри кивнул.
– И, насколько я понял, – спокойно продолжал Мейсон, – вы установили по температуре тела, что смерть наступила примерно за два часа до того, как вы впервые осмотрели труп Артура Кашинга?
– Да, сэр.
– Итак, если я хорошо понял, температура тела понижается в среднем на один-полтора градуса за час после смерти. Верно?
Доктор Джеффри поднял руку и начал потирать шею.
– Ну, в общем, что-то в этом роде, – сказал он. – Конечно, это зависит от обстоятельств.
– То есть я предполагаю, что при первом осмотре тела Артура Кашинга вы установили, что температура составляла точно на три градуса ниже девяноста восьми и шести, то есть девяносто пять и шесть?
– Это не так. Ваше предположение неверно.
– В каком смысле неверно?
– Видите ли, я не измерял температуру при первом осмотре тела. Я сделал это потом, когда перенесли тело в такое место, где мне было удобно воспользоваться термометром.
– И сколько же времени прошло после первого осмотра?
– Думаю, около часа.
– Значит, я могу предположить, что температура в то время могла показывать наступление смерти тремя часами ранее?
– В общем… да.
– Почему вы колеблетесь, доктор Джеффри?
– Я просто хотел убедиться, что правильно понял вопрос.
– Но вы поняли его?
– Да.
– И ответил на этот вопрос, – фыркнул окружной прокурор Хейл.
– Правильно, – проговорил Мейсон. – Он понял вопрос и ответил на него. Следовательно, доктор, вы хотите сейчас засвидетельствовать, что температура была девяносто четыре и одна десятая градуса в то время, когда вы действительно измерили температуру?
– Я этого не говорил, – ответил доктор.
– Вы сказали, что температура указывала на наступление смерти примерно тремя часами ранее.
– Да, сэр.
– Это было тремя часами ранее того момента, когда вы действительно измерили температуру термометром?
– Да, сэр.
– Затем вы показали, что средний темп понижения температуры один-полтора градуса за каждый час после наступления смерти?
– Ну, я заявил это в ответ на ваш вопрос, в котором вы исходили из такой нормы.
– Но это верно, не так ли?
– Ну, это зависит…
– От чего это зависит?
– От температуры окружающей атмосферы.
– А, понимаю. Вы об этом не упомянули, когда я задавал свой вопрос, доктор.
– Обычно, если брать среднюю норму, в определенных пределах, темп в один и полтора градуса является стандартом.
– Именно в определенных пределах. Но, насколько я припоминаю судебную медицину – и если я ошибусь, надеюсь, доктор меня поправит, – пределы окружающей температуры для такой нормы изменений находятся между пятьюдесятью и девяноста градусами по Фаренгейту. Все, что выше либо ниже этих температур, имеет радикальный эффект на температурные изменения тела. Это верно?
– Это верно, – сказал доктор Джеффри, – и я учитывал эти факторы.
– Что вы имеете в виду?
– Температура снаружи составляла примерно двадцать три градуса по Фаренгейту, и поскольку окно было разбито к моменту наступления смерти, а температура в помещении быстро опустилась до уровня внешней, то я учел эти факторы.
– Понимаю. Так, а вы сами измеряли температуру снаружи?
– Нет. Я воспользовался сводками метеослужбы.
– А как вы узнали, что стекло было разбито в момент смерти?
– Ну, это диктуется здравым смыслом. Это…
– Как вы узнали, что окно было разбито в момент смерти?
– Мне сообщил об этом окружной прокурор Хейл.
– Понятно. А он не говорил вам, откуда он сам узнал?
– Он сказал, что свидетель Сэм Баррис, услышав тот самый фатальный выстрел и звон стекла, почти сразу направился к коттеджу Кашинга и обнаружил, что окно было выбито. Как было сообщено, он нашел комнату в том же состоянии, что и я по прибытии.
– В таком случае, когда на вопрос окружного прокурора вы заявили, что констатация наступления смерти за два часа до вашего первого осмотра тела не зависела ни от чьих-либо заявлений, вы ошибались. Так?
– Ну, я подумал тогда, – сердито сказал доктор, – что вопрос был немного опасен.
