районов славного града Улан-Удэ. Есть на земле такой город.
Йоо, забыв про все свои печали, резво вылезла из кресла. И сняла желтоватый блин со стены.
— Какая интересная штуковина, — покрутив, заценила Йоо, и даже пару раз по нему кулаком врезала.
Бубен глухо отозвался, отструктурировав на пару протяжных мгновений здешнее пространство нездешней тревожной вибрацией.
— Тугой, — понравился инструмент Йоо, она его даже погладила. — Шершавый.
— Из кожи белого человека, надорвавшегося под своим бременем, — пояснил Виктор.
Йоо одёрнула руку.
— Шучу, — из шкуры косули, — успокоил её Виктор и тут же предупредил: — Ты с ним там, вообще-то, будь поосторожней.
— А что? — спросила Йоо и тут же сунула указательный палец в отверстие, расположенное прямо по центру.
Сунула и вскрикнула. С той стороны бубна пальчика-то не оказалось. Йоо быстро выдернула палец назад, и испугано, просто как какую-то ядовитую змею, отбросила от себя сей ритуальный ударный инструмент.
— Вот то-то же и оно, — проворчал Виктор, поднимая упавший шлюз с пола, — предупреждал же.
— Чего это он так? — кивнула Йоо на бубен.
— Шаманский же, — повторил Виктор, будто то, что инструмент шаманский, что-то объясняло.
— И что, что шаманский? — ясно дело не отставала от него Йоо.
— Как раз через вот эту дырку шаманы и проникают в миры, где обитают духи, — деловито, будничным голосом музейного экскурсовода, сообщил ей Виктор.
— А-а-а… Круто. А ты сам пробовал? А? Ты в эти миры сам-то проникал?
— Проникал… И не раз. Раньше. Сейчас нет.
— Понятно… А чего так? Неинтересно стало? Или жим-жим?
— Да не то, чтоб… Просто навигация у этой штуковины не совсем понятная. Не отлаженная. Залезешь бывало, а вылезти… Я однажды целых четыре года там проболтался, плутая по лабиринтам и спиралям, — и никак назад вернуться не мог. Представляешь? Сейчас это для меня уже не позволительно. Времени в обрез. Война. И всё такое. И вообще…
— Жуть! Слушай, а как ты, такой большой, в эту маленькую дырочку целиком-то пролазил?
— Была бы дырочка…
— Нет, ну, правда, — как?
— Как-как? А ты вот возьми и сама догадайся.
Йоо подумала-подумала, — и додумалась. Догадалась. И даже поняла:
— Итц кул! Просто-то как, оказывается! А можно мне сейчас самой попробовать?
— Нет.
— Почему?
— Уйдёшь, а когда вернёшься — неизвестно. Говорю же, навигация у этого аппарата шалит. Ненадёжная она. А у нас на завтра всякие великие дела и подвиги запланированы. Забыла?
— А мы мне на ногу ниточку привяжем. Как пора будет, ты подёргаешь, я и возвернусь, — никак не унималась Йоо.
— Нет, сказал. А если вдруг нитка оборвётся? — осторожничал Виктор. — Перекусит её последним своим зубом Маяс — Чёрная старуха, ну и что я тогда делать буду? Волосы на заднице рвать?
— Там их у тебя там почти и нет, — лукаво прищурилась Йоо.
— Не твоё дело!
— Пока не моё.
— Опять!
— Ладно, не злись.
— Я не злюсь. Иди умывайся. Твоё полотенце синее. Спать ляжешь здесь, в кабинете, на кресло- кровати. Сейчас раскидаю.
— А ты где? — сложив губки бантиком, поинтересовалась Йоо.
— А я там, на диване — показал ей язык Виктор.
Йоо хмыкнула и пошла в ванную.
А Виктор решил повесить бубен назад, — от греха подальше, — на бронзовый гвоздик. Здесь его законное место было, — между висящей в рамке Выпиской из постановления заседания Центрального Совета добровольной общественно-патриотической организации «Снующие всюду» и огромным раздолбайским постером.
В Выписке, кстати, было на полном серьёзе напечатано очень чёрным по слишком белому, что, дескать, Пелевин Виктор Олегович за то, сё, пятое, десятое и детей растление приговаривается к смертной казни через забвение без права переписки.
А на великолепного качества плакате, подкинутом под дверь неизвестным затейником, были в известном ракурсе изображены в профиль, один за другим: Ленин, Леннон и он, Виктор, а внизу, под портретами, ещё и выведена такая вот забавная надпись: «В. Ленин, Д. Леннон, Пелевин — этапы крутого Пути». Оно, конечно, со стороны виднее будет. Но сильно не обольщался. Нет-нет.
Виктор сначала-то бубен повесил на исходное, отошёл, глянул — ровно ли. Но потом решительно снял его со стены, прошёл в гостиную и засунул под диван, — мало ли что этой дурочке ночью в голову придёт. Возьмёт ещё и нырнёт. С неё станется. Фиг потом вытащишь. Объясняй после Володьке, что и как оно было. А ему перед роднёй отчитываться. Сдавать по описи. Даму с собачкой. В общем, детям спички — не игрушка! Нафиг, нафиг!
Пока с бельишком определился, пока застелил, тут уже и Йоо вышла из ванной, напевая какую-то странную песенку, видимо, ту самую, о которой давеча Сорокин рассказывал:
— И песня у тебя замечательная, и поёшь ты здорово, и вообще, всё ништяк, только, знаешь что, если можно, пой потише, — вот так вот, заходя издалека, вежливо попросил Виктор. — И, кстати, а почему у тебя Тарантино в зоопарке? Впрочем…
— Какая тарантино? — не поняла Йоо.
— Ну ты же сама спела сейчас: «в зоопарк на Тарантино». Вот я и спрашиваю, почему ты Тарантино в зоопарк поместила. Хотя уже и сам, кажется, начинаю понимать, почему.
— Да? А я уже и не слышу слов. Так часто её пела, что не слышу. Может миллион миллионов раз спела уже. Но, вообще-то, если честно, я не знаю что это такое — «тарантино». Просто, наверное, слово услышала когда-то в детстве. Понравилось.
— Знаешь, — признался Виктор, — я пока ещё не всегда понимаю, когда ты шутишь, а когда
