отрада – черная сучка ротвейлериха Шер, услада и счастье на старости лет Большого Человека. Шер вместе с Большим Человеком отдыхала на речке, вдыхая свежий аромат елей и берез, когда неизвестно откуда появился обезумевший питбультерьер. Ни Большой Человек, ни его верные слуги, никак не ожидали, что неизвестный пес разорвет Шер на куски за считанные секунды. В неизвестного пса разрядили полную обойму, но Шер это уже не помогло.
Папа Гнучик пролежал в больнице с ушибами и переломами почти два месяца, мама Гнучик временно заикается и почему-то все время пробует молиться. Семейного бизнеса у них больше нет. Стасик Гнучик отделался испугом и энурезом, который, в принципе, лечится.
Эпизод 5
Влюбленный Левенщук
Федор Левенщук страдал по двум причинам: из-за того, что его зовут Федор и из-за великой, неразделенной любви к дочери своего начальника Луизе. Работал Левенщук личным шофером у начальника фирмы Пал Сергеича и Луизу Палну мог созерцать довольно часто. Девушка она была стройная, длинноногая, белокурая и страшно вредная. Из-под густо накрашенных ресниц, на мир презрительно и оценивающе смотрели кошачьи зеленые глаза. Разумеется, эти глаза в упор не видели такой предмет мебели, как маленький, блеклый, рыжеватый Левенщук. Откуда же было знать Луизе прекрасной, что за страсти кипят, что за сердце бьется под серым, в светленькую крапушку пиджаком Федора? В душе Левенщука все замирало, когда Пал Сергеич, не поднимая головы от деловых бумаг, сообщал Федору, что «сегодня надо бы отвезти Лизочку по магазинам». Левенщук бросался к телефону и дрожащим от волнения голосом спрашивал у Лизочки, куда и когда за нею подъехать. И начинались сладостные минуты ожидания, и в горле пересыхало, когда роскошная Луиза, в распахнутом песцовом полушубке, падала на переднее сидение, захлопывала дверь «Мерседеса» и говорила:
– В «Калинку Стокманн»! И быстрее у меня сегодня много дел!
Не в силах произнести ни слова, Левенщук кивал и мчался в торговый центр. Поставив машину на стоянку, он следовал за своей королевой по бесконечным этажам магазина, носил пакеты с покупками и часами ждал, пока Луиза Пална выберет кружевное белье.
Однажды, поздним вечером, Луиза сама позвонила Федору. Левенщук никак не мог этого ожидать, поэтому был в одних трусах и даже без носок. Услышав в трубке волшебный голос, перед которым меркла любая скрипка Страдивари, Федор на мгновение потерял сознание.
– Федор? – промурлыкала Луиза. Левенщук молча кивнул. – Вы не могли бы сейчас подъехать к клубу «Хангри Дак»?
Левенщук опять кивнул.
– Через полчаса, ладно? И еще, Феденька, моему папе… не надо говорить об этом, хорошо? И еще, захвати рублей пятьсот-семьсот, у меня так некстати закончились деньги, – Луиза странно хихикнула. – Я жду тебя, Федюня.
Федюня медленно положил трубку на рычаг и принялся лихорадочно собираться, наряжаясь в парадную рубашку, галстук и крапчатый костюм, который он считал самым лучшим.
О клубе «Хангри Дак» он слышал впервые и понятия не имел, где он находится, пришлось спрашивать много раз. По внешнему виду это заведение ничем не напоминало те фешенебельные места, в которых бывала Луиза.
Припарковав машину, Левенщук протиснулся сквозь длинную очередь шумной молодежи, объяснил охранникам, что ему надо, поднялся по заваленной пустыми банками, бутылками, окурками, презервативами лестнице и оказался в переполненном народом зале. В центре находилась большая барная стойка, на которой вовсю выплясывал молодняк. Оглушенный музыкой и гвалтом, Федор растерянно огляделся по сторонам, в поисках Луизы.
– Вы Федор Левенщук? – внезапно раздался приятный, мелодичный голос над ухом шофера.
– Да, – он обернулся, но лица говорившего не разглядел, на голове высокого мужчины в мокром от дождя плаще была шляпа с большими, слегка провисшими полями.
– Вы ищите Луизу?
– Да, а откуда вы…
– Вон она, смотрите.
Незнакомец показал пальцем с кривым желтым ногтем на стойку бара. Там на самом деле стояла Луиза… в обнимку с молоденькой девушкой. Пошатываясь на высоких каблуках, Луиза обнимала и целовала ее взасос. В глазах Левенщука все потемнело. Его божественная Луиза самозабвенно целовалась с женщиной…
– Возьмите, – прошелестел голос, – это вам пригодится, когда повезете ее за город.
Что-то прохладное скользнуло в руку Федора. Он разжал пальцы и увидел складной нож с желтой рукояткой «под янтарь».
Эпизод 6
Студент Литинститута Жорж Пупырышкин
Проживал поэт Жорж, а на самом деле Женя, в общежитии Литинститута на пятом этаже. Третий год он был вынужден делить крышу с невыносимым во всех отношениях прозаиком – человеком черствым, бездушным, совершенно не восприимчивым к тонким материям. Ко всему вдобавок, прозаик был красивым и наглым. К нему постоянно приходили девушки и другие прозаики, с водкой и консервами. Жизнь Пупырышкина была страшна и беспросветна, он задыхался в клубах табачного дыма, глох от музыки и хохота и четыре раза в неделю ходил к коменданту с просьбой переселить его куда-нибудь, хоть в подвал, он был согласен на все. Комендант обещал, что-нибудь придумать в ближайшее время, но дальше обещаний дело не шло. Пупырышкин мучался и писал плохие депрессивные стихи, блуждая по коридорам общаги, пока ненавистный прозаик веселился в их комнате. Девушки у будущего светила русской поэзии не было, друзьями он тоже не успел обзавестись. Мелкие людишки с их суетными проблемами не понимали тонкого, возвышенного и загадочного Жоржа, он же их в отместку игнорировал.
Если на улице стояла хорошая погода, Пупырышкин выходил на волю, и часами блуждал к станции метро Дмитровская и обратно. Он хотел создать поэму, величайшее творение современности, но шум машин, прохожие и, почему-то вороны, отвлекали Жоржа. Посему у поэмы «Гибель человечества» была написана только первая строфа:
Дальше не шло, хоть стреляйся.
По улицам Пупырышкин слонялся до тех пор, покуда чувство голода не пересиливало желание творить, и он возвращался в общежитие. Как правило, прозаик падал спать далеко за полночь, но и после этого покой для Жоржа не наступал – проклятый борзописец чудовищно храпел.
Но иногда в беспросветных буднях Пупырышкина случались праздники: порой прозаик «фестивалил» в других комнатах и приползал только под утро или вовсе не показывался несколько суток. Для Жоржа это были моменты истинного прозрения и осознания себя, как личности. Он запирал дверь на ключ, выключал осточертевший электрический свет, извлекал из тумбочки блюдце со свечой и усаживался у подоконника творить. И сам себе напоминал медиума, вступающего в контакт с неведомыми бездарным смертным силами искусства.
Вот и на этот раз сосед ушел пьянствовать и ночевать к своей очередной даме сердца, такой же черствой и наглой. Жорж устроился у подоконника, зажег свечку и, рассматривая Останкинскую телебашню, принялся писать стихотворение о любви, посвященное прекрасной деве, возвышенной и эфемерной, понимающей Пупырышкина с полуслова. Эта дева по имени Александра уже год жила в воображении поэта…
Как только были головы две первые строфы, в дверь громко, настойчиво постучали. От неожиданности Жорж подпрыгнул, как ужаленный и затрясся от злости, будто сидел на электрическом стуле.
– Ну, все… – процедил он, гася свечу и пряча ее в тумбочку, – сейчас я тебе…
Пупырышкин включил свет и схватил со стола первое, что попалось под руку – вилку. Подбежав к двери, он рывком распахнул ее и замер. Это был не прозаик, в коридоре стоял какой-то высокий мужчина в мокром от дождя плаще и шляпе со слегка провисшими полями.
– Вы Жорж Пупырышкин? – спросил он негромким, очень приятным голосом.
