А по-настоящему Николаю Васильевичу сделалось страшно, когда застрелился «Ленин». Тогда-то он впервые попал в его квартиру вместе с милицией и понятыми. Все стены дома «Ленина» были увешены красными знаменами, манифестами и декларациями, повсюду громоздились сочинения Маркса, Энгельса и Ильича. Страницы книг были испещрены пометками двойника, а в печатной машинке торчал лист бумаги с надписью: «Не могу смотреть, как гибнет Россия».
Подавленный Белкин закрылся в своей квартире и принялся увязывать в пачки и выносить в мусоропровод полное собрание сочинений А. С. Пушкина, затем сбрил бакенбарды и сам обрезал ножницами курчавые волосы. И стал похож на бритого и стриженого Пушкина. С отчаянием Николай Васильевич смотрел в зеркало и пытался представить себя с другим, обычным лицом. И не мог.
Через месяц он сошел с ума и даже не заметил этого. Остальные артисты театра двойников, в котором Белкин продолжал работать, тоже ничего не заметили.
Как-то раз, приехав под вечер после выступления, Белкин, как обычно, зажег свечи в гостиной и, обмакивая воронье перо в самодельную чернильницу, начал быстро писать вторую часть «Евгения Онегина». Он торопился, ведь до дуэли с Дантесом оставалось меньше месяца, а внутреннее чутье подсказывало: на дуэли победит Дантес…
В дверь позвонили. Шепча строчку, дабы не забыть, Белкин пошел открывать. На пороге стоял высокий мужчина в шляпе и мокром от дождя плаще.
– Здравствуйте, – улыбнулся Белкин, – вы, часом, не от Вяземского?
– Сожалею, Александр Сергеевич, – развел руками гость, – по личному делу.
– Проходите. А жаль, что не от Вяземского, – вздохнул Белкин, – что-то не заходит давно. Вы не знаете, он часом не заболел?
– Кажется, в отъезде.
– Это хорошо, я-то подумал, может, обидел его чем? Вы проходите, проходите. Рад, что вы зашли, вечер нынче хмурый выдался, Натали снова на балу… Уж как я ее прошу не ездить туда! Вы, должно быть, слышали, какая скверна твориться? Вы присаживайтесь, присаживайтесь.
– Спасибо, Александр Сергеевич, – гость присел на край стула. – Слышал я, на дуэль вы Дантеса вызвали.
– Вызвал! – мрачно и гордо ответил Белкин.
– Так ведь застрелит он вас, Александр Сергеевич. Непременно застрелит.
– Чувствую. Сердцем, – Белкин приложил руку к груди, – сердцем чувствую. А делать что ж?
– Есть выход, есть.
– Какой? – в душе Белкина затеплилась надежда.
– У соседей ваших гостит сейчас душегуб, я прямиком оттуда.
– И говорит чего?
– Известно чего, про супругу вашу всякие гнусности, да вас рогоносцем называет.
– Негодяй! – Белкин стукнул кулаком по столу и едва не опрокинул чернильницу. – Вот негодяй!
– Неужто позволите такой несправедливости твориться? Да еще и застрелит вас, подлец, в придачу! А сколько бы вы еще могли написать бессмертных творений!
– Да, да, я тоже об этом думал. Вы правы, совершенно правы! Но, что мы будем делать?
– Не мы, Александр Сергеевич, а вы, – из кармана плаща незнакомец извлек пистолет и протянул Белкину. – Застрелите-ка его прямо сейчас, и всех тех, кто слушал гнусности и потешался над вами и вашей супругой. Там целое общество. Я вас провожу, идемте. Не медлите, у меня еще столько визитов, столько визитов…
Часть вторая
Эпизод 9
Стоматолог Батя
Алеша Великанов, неизвестно почему прозванный друзьями «Батя», был молод и жаден. Именно такое сильное чувство, как жадность, помогло ему преодолеть отвращение к ковырянию в чужих зубах. Мама Алеши тоже являлась стоматологом, но стоматологом-протезистом, папа же был неизвестен.
С самого своего рождения в подмосковном г. Орехово-Зуево, будущий Батя был обречен стать дантистом, потому как мама знала совершенно точно: семье нужен дантист. Не взирая на крики и плач подрастающего Алешеньки, ему все равно подсовывались стоматологические атласы. Глядя на зубные ужасы, запечатленные в цвете, ребенок орал, как потерпевший.
Сопротивлялся он своей судьбе вплоть до четвертого класса, но однажды мадам Великанова применила более действенный метод, чем словесные убеждения. На одном из школьных собраний она обратила внимание сыночка на то, как одеваются его одноклассники и учителя. И объяснила, почему они одеты так плохо, а он так хорошо. Мир для Алеши перевернулся, он сразу стал взрослым и понял – для того, чтобы быть лучше всех во всех отношениях, надо иметь много денег, а значит быть дантистом. И он сам, добровольно, засел за учебники анатомии и ненавистные атласы.
Закончив медучилище и едва не женившись на однокурснице (благо, мама вовремя спасла Алешеньку), он получил вожделенный диплом стоматолога и, страшно напившись с другими выпускниками, зачем-то сбрил волосы на висках. Когда мама, на утро, увидела опухшего и синего Батю с прической-пальмой на голове, она ругалась долго и громко, вызывая боль в похмельных Алешиных мозгах. Пришлось сделать стрижку под Котовского и ждать, пока волосы отрастут заново – бритоголовый дантист ничего, кроме вполне обоснованного ужаса у пациентов вызвать не мог.
Пока Батя сидел дома и обрастал, мадам Великанова времени попусту не теряла. Накопленных средств должно было хватить на аренду частного кабинета – хрустальной мечты мадам. Насчет столицы мама не обольщалась и разведку боем повела по Подмосковью. В небольшом городке, недалеко от Орехово, в дышащем на ладан санатории, кабинет был снят и оборудован в кратчайшие сроки.
К моменту полной готовности кабинета к эксплуатации, Батя оброс и сделал достойную стоматолога прическу, вот только его вид, рост, телосложение и лицо человека, с утра до ночи слушающего «Продиджи», немного портили впечатление.
Когда Батя впервые пришел в кабинет и увидел кресло, бормашину, инструменты и список расценок на стене, ему стало не по себе. Вспомнились детские страхи, отвращение к чужим зубам, а особенно к запаху из чужих ртов. Ноги у Бати подогнулись, присел он на стул и едва не заплакал от неуверенности в себе и от бессилия что либо с этим поделать. Увидев, что сын раскис самым бессовестным образом, мадам Великанова сначала раскричалась, называя его неблагодарной рохлей, а потом принялась утешать, расписывая блестящее будущее, ожидавшее их. Батя вяло кивал и накручивал на палец край клетчатой рубашки навыпуск. Уговаривая сына, мама поминутно выглядывала в окно, опасаясь, что первый пациент может заявиться в такой неподходящий момент, но санаторная дорожка была пуста и запущена. Казалось, на нее уже лет десять не ступала нога ни единого пациента.
– Иди, надевай халат и намордник, – отчаявшись, махнула рукой мадам Великанова, – глаза мои б тебя не видали!
С трудом передвигая ноги, дантист поплелся переодеваться. Облачившись в халат и марлевую повязку, он подошел к окну, и стал обозревать окрестности. Они были такими одичавшими, что в сердце Бати начала закрадываться робкая надежда, что к ним в кабинет вообще никто никогда не придет… В дверь постучали. От неожиданности Батя едва не взвился к потолку.
– Кажется, пошло, – прошептала мадам Великанова.
Она посмотрела на сына. Над белой марлевой повязкой отчаянием и страхом горели глаза юного дантиста. Сделав глубокий вдох и выдох, мадам открыла дверь. На пороге стоял высокий мужчина в шляпе и мокром от дождя плаще.
– Здравствуйте, – радостно сказала мама-протезист, – прошу, проходите.
– Спасибо, – ответил пациент тихим, приятным голосом и вошел в кабинет.
– Что вас беспокоит? – мадам Великанова бросила взгляд на сына, он продолжал неподвижно торчать у окна.
– Просто хотел проверить зубы.
– Это правильно, лучше предупредить, чем потом лечить. Раздевайтесь, вот здесь у нас гардероб.
Пациент снял шляпу и плащ. Мадам Великанова была женщиной крепкой и сильной, поэтому в ее лице
