целыми днями сидел под ее столом. Раньше это ужасно утомляло маленького йорка, и он откровенно скучал, разглядывая ноги посетителей. Теперь же, когда Энди рассказал ему про разведку, Робин внимательно слушал и запоминал все новости и сплетни, которые могли заинтересовать собачью компанию. И, поскольку в мэрию частенько захаживали местные полицейские, он был в курсе даже криминальных новостей, не говоря уже про свадьбы, похороны и крестины, куда его регулярно носили под мышкой.
Брыся была по-настоящему счастлива: у нее появились друзья, которые любили в ней ее саму, а не свои ожидания или представления о ней. Однако, ее мир расширился совсем чуть-чуть: она оставалась все той же пугливой дикаркой.
Глядя на нее, я вспоминала мои первые годы во Франции: ни друзей, ни приличной работы, ни денег. Когда я поняла, что забрать Юджи во Францию получится гораздо позже, чем я предполагала, я совсем сникла.
Хуже всего было по ночам, когда чаша весов с надписью «возвращение» стремительно падала вниз под тяжестью аргументов, которые начинаешь учитывать, только лишившись их: любовь, дом, дружба… И еще там, в России, была Юджи — моя смешная, старая собака. Я решила съездить домой. Заблаговременно разослав резюме московским рекрутерам, я стала ждать вылета, до которого оставалось ровно тридцать дней.
Но судьба распорядилась иначе: на двадцать второй день ожидания в мою жизнь на вороном мотоцикле ворвался ЖЛ и больше не захотел оттуда выходить.
— Через неделю я лечу в Москву, но вернусь только при одном условии, — предупредила я его.
Он вопросительно поднял брови.
— С собакой.
ЖЛ только рассмеялся в ответ:
— Если бы у тебя было десять собак, я бы, пожалуй, еще подумал…
Я тут же позвонила в агентство и вписала в свой обратный билет «кокер-спаниель, тринадцать лет, двенадцать килограммов сверх нормы».
Она ждала меня почти полтора года. Скотина тихо терроризировала ее. Не со зла — из ревности. Она даже не подпускала мою собаку к нашей общей маме — моей и ее. Юджи смирилась и спала в коридоре, изредка получая возможность приютиться на чьих-нибудь коленях. Наверное, по ночам она думала: «Если это мама Скотины, то где же тогда моя?» Жаль, что собаки не говорят по телефону — я бы ей объяснила, что надо немного подождать. Я летела за ней в Москву и плакала от стыда.
А потом все постепенно наладилось. Мы переехали в дом к ЖЛ, где Юджи обживала мягкие кресла и где ее больше никто не гонял. Она спала у меня на коленях, сколько хотела, и гуляла в саду, где даже в январе зеленела трава. Я, не торопясь, искала интересную работу, а ЖЛ сыпал на меня, как из рога изобилия, самые разные развлечения — вечеринки, музыку, путешествия…
Теперь, глядя на Брысю, я думала о том, как важно иметь рядом того, для кого твой внутренний мир будет по-настоящему интересен. И как важно достигать чего-то своими силами: чтобы можно было собой гордиться, и чтобы тобой гордились твои друзья.
Я вдруг решила записать Брысю на выставку. Мне было все равно, победит она или нет: я знала по опыту, что когда перед человеком стоит серьезная цель, к достижению которой он упорно стремится, все остальное становится второстепенным.
— Ну что, хочешь попробовать? — спросила я Брысю, изложив ей идею.
— Не знаю, — смутилась Брыся. — А зачем мне все это надо?
— Если ты выиграешь, все будут тобой гордиться. Включая тебя саму.
— А если нет? — спросила она, волнуясь. — Если не выиграю?
— Ничего страшного. Может, выиграешь в следующий раз. И потом, если бы у тебя не было никаких шансов, разве бы я тебе предложила?
— Не знаю… — сказала она. — Это же тебе нужно, а не мне! Ты, наверное, поэтому и предлагаешь!
— А вот и неправда! У меня уже все есть — и призы, и почет. Это для тебя. Но если тебе неинтересно…
— А что мне надо будет делать, если я соглашусь?
— Научиться правильно бегать, стоять в стойке и не рычать на эксперта, который будет тебя ощупывать и осматривать.
— Не знаю, — повторила она, все еще сомневаясь. — Ты правда думаешь, что я могу выиграть?
— Правда!
— Ну, тогда я, наверное, попробую. Только если у меня не будет получаться, я не пойду на выставку, ладно?
— Отлично! — обрадовалась я. — Вот увидишь, тебе понравится! Если хочешь, начнем прямо сейчас!
Мы пошли на набережную, на самый дальний край деревни. Был вечер, и желтый свет фонарей отражался в сонной воде. Я достала из кармана пакетик с заранее нарезанным сыром.
— А-а-а! Мати-вация! — обрадовалась Брыся.
— Точно! — кивнула я. — Теперь смотри: твоя задача — бежать точно рядом со мной, не подпрыгивая. Ясно? Подпрыгивать нельзя ни в коем случае! Это правило номер один!
— А если я все-таки подпрыгну? — заволновалась Брыся. — У меня лапы сами подпрыгивают! Я даже им иногда говорю: «Ну что вы всё подпрыгиваете, лапы?» А они продолжают!
— А ты думай о победе, — посоветовала я. — А лапам говори, чтобы бежали рысью. Знаешь, как обидно, когда проигрываешь из-за каких-то там лап?
— Ладно, попробую. Ну что, побежали?
Мы помчались по асфальтовой дорожке вдоль реки. Брыся, закусив губу, сосредоточенно вытягивала лапы. Через несколько десятков метров мы остановились.
— Ну как? Пойдет? — спросила Брыся, переводя дыхание.
— Пойдет-то пойдет, — ответила я, — но больно уж у тебя серьезный вид! Выставка — это же шоу, праздник! Там надо улыбаться! Может, расслабишься?
— Если я расслаблюсь, они подпрыгивать начнут! — глядя на лапы, возразила Брыся.
— Ну ладно, беги пока так. А потом посмотрим…
Мы побежали обратно. Всю дорогу Брыся смотрела на лапы и что-то приговаривала вполголоса. Добежав до исходной точки, мы остановились, чтобы перевести дух.
— Ну как? Получается?
— Ага! — кивнула Брыся. — Я их уговариваю не подпрыгивать. Вроде, слушаются!
— Точно! Хорошо бегут! — я погладила ее по голове. — Может, хватит на сегодня?
— Нет, давай еще раз! — сказала Брыся. — А то надо закрепить полученный результат! С помощью мати-вации!
Мы побегали еще несколько минут и пошли домой. Брысе так понравилось разговаривать с лапами, что теперь она убеждала хвост держаться как можно выше в присутствии «зазаборных», а не трястись между ног, как обычно. Хвост слушался, а я поддерживала инициативу с помощью «мати-вации».
Так, разговаривая с хвостом, мы и вошли в деревню. В первом же дворе огромный доберман, удивившись такому смелому параду, не облаял ее, как обычно, а сказал вполне дружелюбно:
— Эй, мелочь! Ты что это тут ночью делаешь? И с кем это ты там болтаешь?
— Не болтаю, а беседую. С хвостом, — смутилась Брыся. — А что?
— Ой, умора, ой, не могу! — покатился со смеху доберман. — С хвостом она беседует! А что ты тут делаешь?
— Тренируюсь! — гордо ответила Брыся. — Для выставки!
— Ой, опять уморила! — заржал во все горло доберман и рухнул на клумбу. — На выставку собралась! Ты в зеркало-то себя видела?!
— Нет, а что? — насторожилась Брыся.
— Не слушай его, — мягко сказала я, — пойдем домой.
— Нет, а что!? — повторила Брыся, обращаясь к доберману, продолжавшему кататься по клумбе.
— Да ты же на чучело похожа! — вдруг заорал он и, подскочив пружиной, приземлился на все четыре
