вторжения, и народ начал ломиться в мой кабинет. Это были милейшие люди — начальник юридического отдела, бухгалтер, руководители проектов… Всем им от меня было что-то нужно. Они звонили на все телефоны. Они требовали подписать бумаги, согласовать сроки, уточнить задачи…
Но я никого не принимала. Впервые личное возобладало над общественным. Меня не было для этого мира. Я временно отбыла. Но они не знали, что кабинет пуст, и поэтому продолжали штурмовать мои укрепления.
Я вытащила из сумочки клочок газетной бумаги и положила на клавиатуру компьютера. Вспомнила имя — Герман. Набрала в строке поиска Яндекса «Отец Герман» и продолжила пролистывать интернет- странички, отфильтровывая нужную мне информацию.
Все оказалось проще, чем я думала. Отец Герман — православный священник, который совершает обряд отчитки, то есть того самого «изгнания демонов». В Троице-Сергиеву лавру, бывший Загорск, приезжают паломники со всей России. На сайте лавры был телефон его помощника Александра, и я решилась позвонить. «Да, в ближайшую пятницу, в три часа дня. Приезжайте…».
Я заказала номер в монастырской гостинице на двоих и выключила компьютер. Меня удивила легкость, с которой я наметила траекторию пути. Казалось, я должна была истоптать пять пар башмаков, износить четыре платья, прежде чем найду его. Аккуратно переписав все координаты и телефоны в блокнот, я решила покинуть офис. Не глядя, подписала все оставленные бумаги, санкционировав таким образом покупку рекламных площадей в газетах, проведение социологического опроса о ценностях и нравственных ориентирах россиян, а также заявление на увольнение — уже не помню, кто был его подателем. Мне нужно было все рассказать сыну и выработать совместный план.
— Никита, мы должны поговорить.
— Только, пожалуйста, не говори опять, что ты узнала будущее, — мой сын уже сообразил, как реагировать на мои внезапные заявления.
Я смотрела ему в лицо — почти взрослое, изменившееся за последние несколько дней, или я просто не обращала внимания на то, что он действительно вырос? Уже пробиваются усики, волосы надо стричь и рукава пуловера коротковаты. Когда он успел повзрослеть? Я все время работала, видела его только спящим, с трудом подбирала одежду — постоянно приходилось менять на размер больше. Я не знаю ничего о нем — что его волнует, почему он часами в чатах, почему в карманах валяются зажигалки? Смотрела, как будто сканировала его лицо и сопоставляла с фотографиями, которые делала когда-то на вокзале, когда встречала его из пионерского лагеря… на ворохе упавших рыжих листьев, когда мы купили щенка… в бассейне, когда он учился плавать… в школьном дворе, когда он шел в первый класс с красными гладиолусами… белые кудряшки из-под вязаной шапочки…
— Нам надо поехать в одно место, на пару дней, я уже заказала гостиницу.
— Куда? Я не хочу никуда ехать.
— Это не обычное путешествие, но мне очень важно, чтобы мы поехали вместе… Мы поедем в монастырь. В пятницу с утра уезжаем.
Его как током ударило. Взгляд стал напряженным. Или мне показалось?
— Я не могу поехать.
— Почему? Если ты что-то запланировал, прошу тебя это перенести.
— Я не могу поехать с тобой.
— Если день рождения у друга, мы можем сделать это на следующей неделе, но ты должен уточнить, когда. И уже потом не менять своего решения.
— Мама, пойми, я не могу поехать с тобой… — в его голосе была какая-то новая мне, незнакомая непреклонность. Он никогда со мной не говорил таким тоном — Никита действительно как будто Повзрослел с того самого дня, как я попала в больницу и вывалила на него новое» знание».
— Я понимаю, что это не так интересно, как ехать на горные ледники Майрхофена, но я прошу, я так редко тебя о чем-то…
— Не могу… — почти шепотом, как самый последний аргумент.
Моё сердце словно пронзили острой иглой. Я начинала понимать причину его непреклонности.
— Никита, а где твой крест?
— А где твой, ты же его никогда не снимала? — Вопросом на вопрос, где он только этому научился?..
— У меня цепочка порвалась… Может, ты его потерял, признайся? Это плохая примета, но ты скажи, я куплю тебе новый.
Он опустил голову, потом взял со стола первый попавшийся предмет и начал крутить его в руках, как будто его что-то заинтересовало.
— Ты сменил веру, что ли? — Я попыталась улыбнуться, сделав этот вопрос как бы шуточным.
Он молчал. Согнутая спина, сцепленные на коленях руки. Так сидят, когда боятся сказать ту самую правду — страшную, раскалывающую весь мир на «до и после». Незнание, предшествующее открытию правды, и горькое знание, которое придется тащить по жизни в рваном холщовом мешке.
— Да.
— Что — да?
— Ты не поймешь…
— Ты… ты принял ислам? Скажи, ты сделал это?!!
— Ты не поймешь меня!!! — Он сорвался с места, опрокинув стул, и бросился в ванную. Запер дверь и включил воду.
Я билась в дверь, трещал, но не поддавался замок… Я стала вспоминать, лежат ли на полочке опасные бритвы. Откуда они могут там быть, в моем доме не бреются мужчины. Я опустилась рядом на пол…
— Ник, я постараюсь понять тебя… — В голосе мольба и обещание. Звук воды стал тише. — Я сама в четырнадцать лет приняла православие, крестилась в церкви рядом с нашим домом, а я ведь росла в семье атеистов. Я хотела зашиты, и мне тогда казалось, что церковь поможет моей душе… И хотя не часто хожу в церковь, не соблюдаю все обряды, не пощусь… Я все равно верю в своего Бога, и это помогает мне жить…Я не учила тебя читать Библию, редко водила тебя на службы, ты вспомни, как ты скучал в церкви… Но я молилась за тебя. А как теперь смогу молиться? В моем храме нельзя молиться за мусульманина. Кто защитит тебя?
Он отвел щеколду. Мы сидели по разные стороны двери, у каждого была своя территория и своя защита, но эти территории сообщались.
— Меня защитит Аллах.
Мне трудно было привыкнуть и принять эту новую для меня истину…
— Ну как же так? Я всегда молилась Богу, и вдруг твой Бог — Аллах…
— А какой у тебя Бог, как его зовут? У тебя вообще не Бог, а целая троица. Отец, Сын, Святой Дух…
«Да уж, и ему кто-то хорошенько промыл мозги», — подумала я. К теософскому диспуту с подростком я была не готова, более того, это самое триединство Бога некогда вводило в ступор и меня.
— Никит, ребенок доверяет своим родителям — он не ставит под сомнение их слова, их существование, их опыт. Он просто верит. Потому что слаб, зависим, потому что нуждается, чтобы его вели за руку. Почему ты ставишь под сомнение нашего Бога?
— Потому, что Аллах — правильный Бог.
— А ты хоть Коран читал?
— Немного, я буду изучать… Не плачь, мама…Я поняла, что не чувствую слез, они как дождь стекали по щекам и кончику носа, и я смахивала их ладонью.
— Когда это произошло?
— В тот день, когда ты была в больнице. Меня опять начали сотрясать вибрации гнева.
— Это ведь всё твои друзья! Я же звонила, я же просила, чтобы ты не связывался больше с ними!
— Мама, я тогда и решил, что буду слушать свое сердце. И мое сердце сказало…
Какое сердце? Разве сердце может сказать такое — ослушаться, нанести удар ножом в сердце, из
