Здоровался при входе и после этого играл в молчанку. Вроде бы в знак протеста против незаконного ареста. По несколько раз на дню к нам заглядывал Мартынов. Каждый раз задерживался не более чем на пару минут и непременно осведомлялся:
– По-прежнему молчит? Ну надо же! И что нам с ним делать?
Мой мучитель при этом багровел и начинал нервно дышать, и я должен отметить, что с каждым днем он чувствовал себя все неувереннее, даже я это замечал. Как-то скисал. Сдувался. Дела были плохи. Не мои – его. В этих стенах происходило что-то такое, о чем я не имел ни малейшего представления, но я уже поверил в то, что все обойдется. На десятый день моего заточения меня вновь доставили к этому мучителю. Он, старательно глядя мимо меня, сообщил, что выпускает меня под подписку о невыезде.
– Первый шаг к твоему полному оправданию, – сообщил Мартынов, когда я – без наручников и вполне счастливый – заявился в его кабинет. – Они не могут сразу дать «полный назад», боятся перегрузок. При сильных перегрузках, чтоб ты знал, можно запросто вывалиться из кресла.
Засмеялся. Сейчас совсем не был похож на того чиновника, каким он мне представлялся десять дней назад. Милейший человек, если разобраться. Просто иногда ему приходится надевать маску.
– Я думал, будет плохо, – признался я.
– Дал повод. С Боярковым нехорошо получилось.
– Он выпрыгнул сам!
– Верю. Но ты там был. И они об этом знали.
– Откуда?
– Выследили.
– За мной следили?
– Да. Ты не замечал?
– Следили люди Бориса.
– Не-е-ет, – невесело засмеялся Мартынов. – Про тех забудь. Те дилетанты. За тобой присматривали и люди Ласунского. Это серьезнее.
– Какого Ласунского? Банкира?
– «Русский вексель», – сказал Мартынов. – Ограбленный и опозоренный банк. Они ничего не собираются тебе прощать.
– Считают меня своим врагом?
– Вроде того. С самого первого дня копают. Без шума и пыли. Так, что ты ничего не замечал. Я говорил тебе когда-то: там работают настоящие профи. И у них серьезные подозрения в отношении тебя.
– В чем подозревают?
– Соучастие в ограблении.
– Ошибочка!
– Ну-ну, – согласно кивнул Мартынов. – Только все неприятности начались с тебя.
– Не с меня, положим.
– И Жихарев спустя время обнаружился. Мертвый.
– Я его и убил, по-вашему?
– И с его женщиной ты как-то быстро подружился.
– Уже после всего случившегося!
– Но познакомились-то раньше. Свидетели есть. Получается, что разыграли как по нотам. Это не моя точка зрения. Это я конструирую возможную версию тех, кто вцепился в тебя мертвой хваткой. И конструкция получилась крепкая, сам посмотри. Они накопали против тебя кучу компромата и в любую минуту были готовы этот компромат слить. Но нужен был повод. И этот повод ты им дал.
Я даже не стал уточнять, что за повод. Потому что знал: гибель Бояркова. Убийство из ревности. Выглядело очень убедительно.
– Они были там, у дома Бояркова? – спросил я.
– Кто?
– Эти люди, которые за мной следили.
– Скорее всего – да. Потому что слишком споро завертелось колесо. Ночью все случилось, а к утру уже был готов ордер на твой арест. Так что они успели и посовещаться, и компромат на тебя слить, и подписание ордера организовать.
– У них свои люди в прокуратуре?
– Мы здесь не сами по себе, а чьи-то, – засмеялся Мартынов. – Прокуратура, как система, служит не закону вообще, а конкретным людям и кланам. Знаешь, какой первый вопрос возникает у всех, когда в прокуратуру приходит новый работник? Чей он человек? И в зависимости от ответа на этот вопрос с ним строятся отношения. Здесь война, Женя. Клан на клан. Правила суровы.
Тот клан, что обслуживал интересы Ласунского, попал впросак. Они вцепились в меня, а их противники – тот же Мартынов, к примеру, – очень быстро обнаружили шаткость воздвигаемой конкурентами конструкции и решили использовать оплошность противника. Стали вставлять палки в колеса. Одно из непреложных правил чиновничьей игры: не давай усилиться конкуренту. Умыли их, словом. И теперь могли праздновать победу. Мне просто повезло. Если бы не раздрай в прокуратуре, меня бы съели в два счета.
– Подписку о невыезде они с тебя в конце концов снимут, – сказал Мартынов. – Это лишь вопрос времени. И заживешь как прежде. Женишься наконец. На этой своей красавице. Ну, с телевидения которая.
– Полякова?
– Да. Теперь ты, как честный человек, должен на ней жениться.
– До сих пор не могу понять, почему она так поступила.
– Любит, – определил бестрепетно Мартынов.
– Плохо вы ее знаете. У нее вместо сердца – пламенный мотор.
– Но вытащить тебя она помогла, – засмеялся Мартынов.
Лично мне было не до шуток.
– А вы знаете, что исчезла Ольга Бояркова? – озвучил я терзавшие меня все десять дней страхи.
Мартынов перестал смеяться:
– Неужели?
– Да. Еще тогда, до моего ареста.
– Она в больнице, Женя, – сказал Мартынов, глядя на меня внимательно и с состраданием, как мне показалось. – Попала туда в день гибели своего мужа.
– А в чем дело? – осведомился я, похолодев, потому что видел лицо Мартынова и уже понял, что ничего хорошего он мне не скажет.
– Она вскрыла себе вены. Пыталась покончить жизнь самоубийством.
Ольгина палата была заперта на ключ. Мой провожатый, немолодой уже доктор, долго возился с замком, прежде чем его открыл. В палате обнаружилась кровать, на которой лежала бледная лицом Ольга. Единственное окно было забрано решеткой, дополненной мелкоячеистой сеткой. Не больница, а тюрьма.
– Это все в интересах самих больных, – сказал за моей спиной доктор, чутко уловив мои мысли.
Я обернулся к нему. Он понял и сделал шаг назад, за порог, но дверь не прикрыл и остался стоять в проеме двери безмолвным стражем.
Ольга скосила глаза, но головы не повернула. В ее взгляде не угадывалось ничего. Я опустился на пол у ее изголовья. Теперь мы были рядом.
– Здравствуй, – сказал я.
Чуть дрогнули ресницы. Поздоровалась.
– Прости, я не мог прийти раньше.
Никакой реакции.
– Доктор сказал мне, что тебя скоро выпишут, – солгал я, выдавая желаемое за действительное.
И снова никакой реакции. Мне показалось, что Ольга не в себе.
– Теперь я буду приходить к тебе каждый день.
Ее руки были укрыты стареньким больничным одеялом. Я не видел запястья, по которому Ольга
