полоснула лезвием.
– Я тут тебе принес кое-что. Ты скажи, чего тебе хочется, я завтра привезу.
Она смотрела на меня и явно слышала все, что я ей говорил, но молчала, будто в результате всех неприятностей потеряла способность говорить. В палате было сумрачно и прохладно. Сильный запах лекарств. И этот Ольгин взгляд. Под ним мне стало холодно.
Доктор за моей спиной выразительно кашлянул. Я сделал вид, что не услышал его призыва обернуться.
– Тебя не ограничивают в рационе? – спросил я у Ольги. – Я мог бы принести фруктов.
Слабое движение уголком рта в ответ. Фрукты ее не интересуют.
– Может быть, какие-то соки, – не сдавался я. – Или шоколад. Ты хочешь шоколада?
Та же гримаса в ответ. Доктор в дверях снова кашлянул. Я обернулся. Доктор показал взглядом, что для первого раза достаточно.
И тут Ольга заговорила. Я даже вздрогнул от неожиданности, услышав ее голос – обычный, совсем не слабый, против ожидания.
– Я не хочу жить, – сказала она. – Я не буду жить.
– Ну что ты! – заволновался я, но Ольга меня оборвала.
– Уходи! – сказала она.
Перевела взгляд на потолок. «Если это правда, я уйду», – сказала она мне совсем недавно, как раз перед тем, как погиб ее муж. Ей уже сообщили про Бояркова.
– Ты знаешь об Антоне?
– Да, – ответила Ольга односложно.
– Извините, – подал голос доктор.
Пора уходить. Я поднялся.
– Приду завтра, – пообещал я Ольге.
– Не надо.
Я склонился и поцеловал ее. Кожа была прохладной. Ольга как будто удалялась от меня, становилась чужой. Я вышел из палаты. Доктор закрыл дверь, загремел ключами.
– Переведите ее из этого карцера, – попросил я. – Иначе она сойдет с ума.
– Нельзя.
– Почему?
Он посмотрел на меня профессиональным взглядом врача – взглядом человека, который знает больше, чем может сказать.
– Вы же видите, в каком она состоянии, – сказал он со значением.
– Думаете, может повторить попытку?
– Она непременно ее повторит. Сразу, как только доберется до какого-нибудь острого предмета. Тяга к самоубийству у нее прямо маниакальная. Это болезнь, поймите.
– И вы ее лечите?
– Да.
Они не приводили ее в чувство после первой попытки самоубийства. Они пытались предотвратить новые.
– Значит, она еще побудет у вас?
– И довольно долго.
– Вы говорили с ней?
– О чем? – не понял доктор.
– Почему она это сделала.
– Неприятности, – ответил он коротко.
– Неприятности – вообще? А не какие-то конкретные?
– Иногда в жизни человека начинается черная полоса. Ничего радостного, накапливаются одни отрицательные эмоции. Дальше дело известное. Депрессия, состояние непрерывно ухудшается, выхода не видно, и заканчивается все нервным срывом.
– Попытка самоубийства?
– Например. Хотя это вовсе не обязательно.
Я догадывался о причинах. Ольга держалась до тех пор, пока не верила, что ее муж был способен убить Жихарева. Стоило ей поверить, и она сломалась. Я уже знал, что она пыталась покончить с собой утром того дня, когда я в последний раз ее видел. Мы распрощались, я отдал ей ключи от своей квартиры, и Ольга поехала на работу. До начала занятий оставалось минут пятнадцать. Ольга заперлась в туалетной кабинке и полоснула себя лезвием по венам. Кровь брызнула на кафельный пол, а дверцы кабинок были приподняты над уровнем пола, и кто-то ту кровь увидел. Только это Ольгу и спасло.
Вот этот час – от нашего с ней прощания до брызнувшей на пол крови – все для Ольги решил. В этот час она и поверила. Сопоставила что-то такое, что знала только она, и пришла к заключению: ее муж не мог не быть виноватым. И с этой мыслью ее душа жить не могла.
Демин разговаривал с женщиной, которую я видел впервые в жизни. Светлана пристроилась в уголке. Когда я вошел, женщина посмотрела на меня и всплеснула руками:
– Ой, вы! Ну прям как в телевизоре! Только вовсе не похожи!
– Логично, – признал я.
– Нет, правда! Вы не обижайтесь, я по-нашему, по-простому. Лицо у вас…
Она взяла себя за щеки и оттянула вниз. Да, лицо у меня, должно быть, мерзкое. Уже успело зажить, но следы побоев еще просматривались.
– Автокатастрофа, – не стал юлить я. – Было много жертв, я чудом спасся.
– Ой!
– Самое страшное позади. Обошлось небольшой пластической операцией.
– Ну надо же!
Она смотрела на меня с неподдельным сочувствием человека, не привыкшего скрывать свои эмоции.
– Это хорошо, что вы пришли, – дала женщина оценку моему появлению. – Я тут с вашим товарищем беседую, а он неподдающийся. Черствый, словом, человек.
Демин заскучал.
– У меня муж. – Голос женщины в мгновение стал плаксивым.
В том, что она сказала, я пока не видел особой трагедии и потому терпеливо ждал продолжения.
– Изводит меня! Все про многоженство талдычит!
Илья демонстративно вздохнул. Наверное, ему не улыбалось повторно выслушивать душераздирающую историю нашей гостьи.
– Я, грит, вторую жену возьму. Как только указ, грит, подпишут…
– Какой указ? – не понял я.
– Ну, про многоженство который.
– А что – готовят такой разве?
– Почем мне знать? Он мне и грит…
Я понял наконец, что означает ее «грит». Говорит.
– Я, грит, присмотрел одну молодку. Так что ты вторую постель готовь. Как только, грит, указ выйдет, я ее тут же в дом и приведу.
– Он шутит, – попытался я внести ясность.
– Хороши шутки! – Моя собеседница смахнула с лица взаправдашнюю слезинку. – Вы ведь его не знаете! Приведет!
– Уверены?
Она, чтобы было доходчивее, перекрестилась. Значит, точно приведет.
– Мы-то тут при чем? – спросил я.
– Ну как же! На всю страну идиота этого надо показать! Чтобы, значит, понимал. Чтоб, в общем, покислее ему жилось.
– Мы ведь не «Фитиль», – попытался я ее вразумить. – И не журнал «Крокодил».
