В Иверский монастырь мы влюбились сразу, может, ещё и потому, что, побывав в трёх монастырях и двух скитах, теперь легко узнавали расположение строений. Вот в центре — главная церковь, по-гречески, кафоликон. Она не такая, как в Кутлумуше, более высокая, голубоватая, ближе по архитектуре к нашим церквам (или это, скорее, наши ближе), напротив, понятное дело, трапезная, чуть вбок — часовенка и, судя по всему, непростая, сам внутренний двор монастыря просторен и оттого светел, много высоких, чуть ли не в рост храма деревьев, а под ними — лавочки. И всё это солнечно, голубовато-зелено, радостно и зело прекрасно.
И, кстати, Иверский монастырь не казался таким древним, как Кутлумуш и Лавра, видимо, всё-таки и правда нападали на него чаще, чаще приходилось и восстанавливать, и строить заново.
А вот и знакомый указатель — архондарик. Мы пошли по стрелочке и уткнулись в дверь, каких ещё не встречали… Но уж это точно не следствие пиратских набегов. Это была дверь, если уж не в министерство, то, как минимум, в районную администрацию. Дверь была с двойным тамбуром, толстое стекло вправлено в массивное дерево, а на самой двери выделялась длинная жердина в качестве ручки, обрамлённая по краям всякими медными украшательствами. И отворялась дверь тяжело, солидно, словно давая понять: не всяк входящий… ну, или подчёркивая нелёгкость бытия.
Внутри архондарик напоминал холл гостиницы: он был просторен, стояло несколько скамеек и пуфиков, несколько столиков, за которыми обычно заполняют гостиничные анкетки, и стоечка была, за которой должен быть администратор, принимающий анкетки и выдающий ключи, за стоечкой поднималась широкая мраморная лестница, влекущая путника, получившего заветные ключи, в апартаменты. Но ключей не было, не было и того, кто мог бы их дать, в холле вообще никого не было. Это новое обстоятельство несколько озадачило нас: мы уже начали привыкать к тому, что нам везде радуются и угощают кофе с лукумом. Лукум, впрочем, в большой плетёнке на столе против стойки администратора был, но, опять же, без кофе его много не съешь…
И мы сели в уголке, словно ожидая, что сейчас, как в восточной сказке, невидимые слуги поднесут нам кофейку и всё остальное, что полагается.
Но сказка явью становиться не торопилась. Ждать в общем-то надоело. Сначала поднялся я и пошёл изучать стойку администратора, за которой увидел огромную книгу и шкафчик со стеклянной дверцей, за которой виднелись ключики.
Алексей Иванович пошёл в противоположную сторону и скоро радостно доложил:
— Сашулька! Да здесь кухня!
И правда, это была самая настоящая кухня: с газовой плитой, на которой стояли две турки, мойкой, столами-тумбами, навесными шкафчиками, в которых мы обнаружили кофе (и в зёрнах, и молотый, и растворимый), и чашки — там ещё много чего было кухонного, но нас взволновали только кофе и чашки.
— А можно без спроса? — засомневался Алексей Иванович.
— Можно, — разрешил я. — Вари.
— А почему — я?
— Я буду на стрёме стоять.
— Если можно, то зачем на стрёме стоять?
— Для общего спокойствия.
— Эх, Сашулька, — вздохнул Алексей Иванович, доставая с полки кофе. — Опять ты меня подставляешь.
— Я потом посуду помою, — пообещал я и пошёл изучать всякие объявления возле стойки администратора.
Объявления были, разумеется, на греческом языке, но буквы-то похожи. Выходило, что в обители завтрака ещё не было. Впрочем, делиться открытием с Алексеем Ивановичем не стал, так как не был уверен, что вполне освоил греческий.
Напиток, скажу я вам, получился — м-м-м…
— Сколько ж ты туда кофе вбухал? — спросил я.
— Я почувствовал себя, как дома, — несколько уклончиво ответил Алексей Иванович, но обо мне позаботился: — Тебе я положил на ложку меньше.
— А ложки у тебя были столовые или чайные?
— Нормальные. А тебе, кстати, не опасно столько кофе? — кивнул он на мою с два кулака кружку, то есть, я так понял, что это были самые большие кружки, которые он смог найти.
— Всё мне можно, — сладко произнёс я и вздохнул: — Не всё, правда, полезно[87], - и надкусил ещё лукума.
Конечно, чего мне бояться, когда инсулин со мной?
Кофе умиротворило нас.
Всё было хорошо. Всё замечательно.
— А если что, — сказал Алексей Иванович, обведя взглядом холл архондарика, — можно и здесь заночевать.
Я согласно кивнул головой.
Когда мы закончили с кофе и я выполнил обещание насчёт мытья посуды, стали появляться люди.
Судя по всему, пришла «газелька» с Карей.
В архондарик вошли три грека, которые легко определялись восточной внешностью и южной жестикуляцией, и два высоких представителя западной цивилизации, которые определялись по немножко удивлённо-испуганному виду и диковато выглядевшим здесь, на Афоне, чемоданчикам на колёсиках. Ещё запомнилась их одежда. Ничего необычного в ней, вроде бы, не было, наоборот, эта пара старалась косить под простаков, но всё было подогнано и по фигуре, и по цвету, что выглядело, как если бы солиста Краснознамённого ансамбля песни и пляски посадили в окопы.
Третью группу возглавлял крупноватый батюшка с суровым лицом, чем-то похожий на Илью Муромца с известной картины, с ним два мирянина, эти выглядели пожиже, как послушные зайцы при медведе, точнее сказать, кролики, потому что в них чувствовалась та же западная настороженность, они всё время пытались как бы спрятаться за Илью Муромца. В общем, эту группу определить не удалось.
Греки продолжали оживлённую беседу, западники опасливо перешёптывались. Илья Муромец осмотрел зал, молча снял рюкзак и молча сел напротив нас. За ним то же самое проделали кролики.
Тут откуда-то взялся молодой грек с подносом и первым, разумеется, подошёл к батюшке и его спутникам — те молча приняли подношение и за всех поблагодарил батюшка.
— Евхаристо[88].
Так как мы сидели рядом, то следом молодой человек подошёл к нам. Я, конечно, чувствовал, что уже лишнего с кофе, но как объяснить этому улыбчивому греку, что я только что выпил в пять раз больше? Эх… Но вот рюмочку мне сегодня ещё не предлагали. Её я и хлопнул, отставив покамест кофе, и занюхал лукумом, чем окончательно выдал своё гражданство.
— А вы откуда? — голосом бывалого моряка спросил батюшка.
Наши! Как чуял! И мы с каким-то щенячьим восторгом (уж такое у нас было настроение) стали делиться радостью, которая не оставляла нас на Афоне. Батюшка слушал снисходительно, слегка склонив голову и прихлёбывая из чашечки. По ходу наших впечатлений он ронял слова, как камни в тихую воду:
— Лучший ладан в Ватопеде, но возьмите здесь розовый…
— А в Ватопеде какой лучше брать?
— В Ватопед очень трудно попасть…
…- На Гору вам сейчас идти нельзя…
— Почему?
— День короткий.
…- Здесь, в Ивероне, обязательно сходите к часовне Божией Матери.
— А как пройти?
— Через Южные ворота… там мост через речку, перейдёте и увидите…
Всякое слово его казалось глубоким и требовало размышления: где, например, Южные ворота? И
