А надо было идти под помазание. Что-то совсем невероятное. Пошли. Пропустили отца Бориса вперёд. Серёгу — тоже. Вот они — живые. Я пожал Серёге горячую руку — плоть, кровь, всё нормально. Но как? И какие у них счастливые лица! Мы-то хоть знали, куда идём, а эти что?..
Тебе-то какое дело. Если Я хочу, пусть пребывают, ты по Мне гряди…[115]
А как легко раздавился червячок гордости, готовый превратиться в змия.
Алексей Иванович тоже недоумённо смотрел на радостных путников: правильно, в эдакую темень через лес, не зная толком, куда — как?
И только отцы как служили, так и продолжали служить.
Когда служба закончилась, мы подошли к отцу Николаю под благословение.
— У нас прям нашествие сегодня какое-то, — вздохнул он. — А вы как добрались?
— Да мы и сами не знаем, — ответил сияющий отец Борис.
— Понятно, — уяснил себе отец Николай и уже к нам: — Вы там разместите их, а потом помогите Володе на кухне.
Одной фразой отец Николай восстановил нас. Из поруганных гордецов мы превратились в опытных старожилов, которым можно доверить размещение новичков, а потом — хлопоты по кухне. А как же хорошо быть послушными! Всё ясно, что делать, и ничего иного. Вот вам, братия, ключ, вот кровати, вот бельё, там-то и там-то туалет с умывальником, кухня вон там, а нам, извините, пора, надо картошку чистить, а вы располагайтесь, с печкой поаккуратнее… В общем, господин назначил нас главными паломниками.
На кухне мы поступили в распоряжение Володи. Тот выделил картошку, ножи, а сам утёк куда-то.
— Ты куда их направил? — спросил Алексей Иванович.
— В Лавру.
— А про Ксилургу говорил что-нибудь?
— Нет.
— Дивны дела Твои, Господи, — вздохнул Алексей Иванович и приступил к делу.
А вздохнул он правильно: мы были счастливы, дойдя до Ксилургу, но их счастливые лица затмевали наши, как Солнце Луну. Мы благодарили Господа, понимая, что не мы, а Он нас привёл, так ещё больше это довелось понять им. На них Господь показал Свою силу, а на нас — нашу слабость. Картошку мы чистили молча.
— Хватит, куда столько? — остановил нас зашедший Володя, побросал картошку в кастрюлю с водой, зажёг газ, сказал: — Когда закипит, убавите, — и снова ушёл.
Тут пришли два товарища, с которыми предстояло делить кров и стол в ближайшее время. Мы на правах главных паломников угостили их горячим чаем с халвой, с завистью заглядывая в их просветлённые лица. Впрочем, Бог знает, кого коснуться.
Отец Борис излагал происшедшее с ними восторженно и бестолково — одни чувства и эмоции. Впрочем, скупые замечания Серёги, который то, как контуженный, тряс головой, то затихал с безмятежной улыбкой на устах, картину более-менее проясняли.
Не дождавшись автобуса в Лавру, они решили идти в русский скит, то бишь за нами. Оказывается, они наблюдали, в какую сторону мы пойдём, и надеялись нас догнать. Но афонские тропы и дороги… Они, как тропочки в лабиринте, пересекаются, расходятся, идут параллельно и снова приводят на распутье, в общем, мы могли долго блуждать, ходить по одним и тем же улицам, как Мастер и Маргарита, и не встретиться. Не будь на то Господней воли. Они дошли до Андреевского скита, но там им растолковали, что теперь это греческий скит, и даже поднесли рюмочку. Но наши отправились в Илью. Там им дали кофе и, так как вечерело, предложили заночевать. Но наши, узнав, что двое русских недавно отправились в Ксилургу, потребовали показать им тропку. И пошли ничтоже сумняшеся. Их вела мысль, что если мы прошли, то и они как-нибудь. А вёл-то, ясное дело, Господь, потому что, как можно было разглядеть, шли мы там или не шли?
— Вы яблоко у мостика ели, — сказал Серёга. — Я огрызок видел.
— Ты что — следопыт?
— Он у нас таёжник, — поведал отец Борис. — Лет двадцать по тайге ходит.
Это многое объясняло. Но как они уже в опустившихся сумерках нашли палочку с выцветшей тряпочкой?
Серёга пожал плечами. Он и сам не знал, как вышли — и сразу тряпочка.
— Эх, газ-то! — воскликнул вошедший Володя. — А, ладно, готова уже.
У меня остался ещё один вопрос, и я обратился к Серёге:
— А коня видели?
— Видели, — обрадовался Серёга, как будто мы с ним оказались однополчанами.
— Где?
— А на какой-то тропе, мы за ним пошли, а потом он пропал.
— Дежурит он там, что ли? — пробормотал я.
Послушание у него такое, — рассмеялся Володя. — Чайник поставьте, я пойду отцов позову.
Появление монахов прервало очередной восторженный рассказ отца Бориса — человека и в самом деле переполняли эмоции, и можно было только радоваться за него (да и нужно было), если б не некоторое утомление от того, что радоваться требовалось слишком часто, практически всегда.
Отец Николай снял скуфью и положил её на верхнюю полку вешалки. Мы почтительно отступили от стола.
— Помолимся? — предложил батюшка.
После «Отче наш» и благословения сказал:
— Садитесь, чего встали-то?
Так получилось, что на большую лавку я сел посередине. Справа от меня оказался Алексей Иванович, а слева — отец Николай, и я невольно заробел от соседства.
— Картошку-то берите, — сказал он.
Но никто не тянулся к большой чашке, где был выложен сваренный картофель. Отец Николай подцепил картофелину, ну, тогда уж и мы. Он полил картошку маслицем — и мы. Отец сидел прямо и некоторое время разглядывал свою картофелину, словно сомневаясь: а надо ли оно ему? Однако, заметив, что никто из нас не решается приступить к пище, отломил кусочек и так же, сидя прямо, положил его в рот, пожевал и произнёс, особо ни к кому не обращаясь:
— Вот, отец, причащаться хотят, ты как думаешь-то?
Через пару минут отец Мартиниан, сидевший напротив, доел картошку и, отклонившись от тарелки, сказал:
— А что же, пусть причащаются. Скоромное только б не ели…
Отец Николай вздохнул, я так и ожидал, что он сейчас скажет: «Понятно», — но тот только отломил ещё картошки и спросил другую двоицу:
— А вы будете причащаться?
— Так мы не готовились…
— Понятно.
— А вот, если можно, отче, очень хотелось бы послужить завтра с вами, — отец Мартиниан искоса посмотрел на дерзавшего отца Бориса. — Если благословите, конечно…
Повисла пауза. Мы доедали картошку.
— Это будет непросто…
Отец Борис оживился:
— У меня всё, что надо, с собой.
— Посмотрим, — остановил его отец Николай. — Чаю наливайте.
Чай пили с сушками, мёдом и вареньем. Я сидел рядом с отцом Николаем, между нами было расстояние в локоть, и я всё думал: о чём спросить? Когда ещё так близко буду находиться со старцем? И не знал, что спросить. Ведь если спрашивать, то самое важное. А что — важное? Тут все мои мирские тяготящие заботы кажутся такими далёкими, мелочными, о них и спрашивать-то стыдно. Да и не хотелось нарушать тихое очарование чаепития из огромных кружек в Ксилургу. И потом — я ведь, если рот открою,
