Заглянув в разговорник, купленный в «Домодедово», прочитал, что «паракало» означает «пожалуйста» или «будьте любезны», и, получается, объявления начинаются так: «Пожалуйста, послушайте…». Это не наше «Внимание!» Хотя, может, и правильно. Но Греция, в которой не призывали к бдительности, нравилась мне всё больше и больше.
Теперь о Саньках. Вообще-то никаких попутчиков нам не желалось. Мы радовались, что едем вдвоём, и когда на греческом автовокзале обнаружились ещё два Санька, тоже едущих в Уранополис и далее на Афон, Алексей Иванович так расстроился, что обиженно замолчал, и ознакомительный трёп пришлось вести мне.
Санёк, который приехал вместе с нами на машине, был примерно наш ровесник, грузноват, задавал много вопросов, но делать выводы и вообще говорить что-нибудь определённое не торопился. Он был москвичом. Как и положено для хорошей пары, второй Санёк был помладше, худощав, открыт и словоохотлив. Он щедро делился информацией об Афоне, почерпнутой, в основном, в интернете. Этот был — питерский.
Так мы просидели на пластиковых стульях три часа. Солнце потускнело и стало опускаться за окрестные горы. Резко похолодало. Я надел свитер, потом куртку.
Ровно в 18.45, как и было обозначено в билетах, подкатил огромный автобус. Тут, стало быть, указывают не время отправления, а время, когда ты должен быть на месте, а уж когда автобус поедет — Бог весть.
Минут через двадцать стемнело окончательно и автобус плавно, словно ему и требовалось, чтобы невидимая рука лишь тихонечко качнула его, покатил легко и бесшумно — к Афону!
Время от времени за окнами возникали из темноты подсвеченные маленькие копии церквей. Небольшого размера, чаще всего в полметра высоты, иногда поднятые на постаменте, они то и дело попадались вдоль трассы, которая становилось всё уже и всё более начинала петлять. Автобус перед очередным поворотом замедлял ход, и тогда в свете фар эти памятники можно было рассмотреть подробнее. Да, это были самые настоящие каменные, деревянные макеты церквей, и внутри во многих горели лампадки. Сначала мы подумали, что раз церковки, в основном, встречаются на поворотах, то это своего рода указатели, потом я предположил, что это вроде наших придорожных надгробий, впрочем, они встречались так часто, что стоило предположить: население Греции гибнет исключительно на дорогах или что-нибудь другое[19].
И тут автобус вкатился в сказку. Наверное, это был реальный населённый пункт, и можно раскрыть карту, залезть в интернет, и он обретёт своё конкретное имя, но… зачем этот мир? Ведь мы уезжаем из него. Пусть будет сказка.
Огромный автобус осторожно пробирался по тесным мощёным улочкам. Под крышами маленьких домиков причудливой формы фонари давали слабый свет, и в таинственной полутьме воображение легко дорисовывало сказочные домики милых человечков, и казалось, вот-вот появится где-нибудь на крыше Оле-Лукойе. Было неловко за наш огромный диназавроподобный автобус, вторгшийся в этот чудесный мир, и страшно оттого, что вот-вот эта махина заденет какой-нибудь из сказочных домиков.
Ни одной живой души не попалось, пока мы пробирались по дремотным улочкам. И когда автобус пару минут стоял под особо ярким фонарём, никто из пассажиров не вышел и никто не вошёл.
Этот сказочный городок оказался как напоминание: мы направляемся в иной мир и, может быть, уже пересекли ту границу, когда одно бытие сменяет другое…
Потом были ещё городки, все совершенно разные, но все одинаково необычные и привлекательные. Входили и выходили пассажиры. Автобус катился дальше, закладывало уши на спусках, мелькали белые церковки… Было уютно и покойно. Я вспомнил, что при посадке в самолёт отключил сотовый и забыл включить. «Как хорошо», — подумал я. И рука не дрогнула.
— А как мы узнаем, что приехали на предпоследнюю остановку? — нарушил покой Алексей Иванович.
— В смысле?
— Грек сказал, что нам надо выходить на предпоследней остановке, то есть перед конечной, так?
— Ну.
— Но то, что она была предпоследняя, мы узнаем, только когда доберёмся до конечной.
Я пребывал в межбытийном состоянии, вдумываться в силлогизмы Алексея Ивановича не хотелось, и я отослал его к Санькам, сидевшим у противоположного окна чуть ближе к водителю. Саньки занервничали, оттуда донёсся шелест карт и схем, листание разговорника и крики: «Бензинодико! Бензинодико!» — так транскрибировал название нашей остановки Санёк-питерский. Флегматичный водитель, слава Богу, никак на эти крики не реагировал и продолжал следить за дорогой. Народ в автобусе тоже, надо сказать, отнёсся к нарушению тишины спокойно. Алексей Иванович, растревожив Саньков, вернулся в своё кресло, давая понять, что к шуму не имеет никакого отношения. Саньки же взялись за дело всерьёз… Снова зашуршали страницы и Санёк-питерский выдал фразу на языке Наполеона Бонапарта. По интонации выходило, что мы хотим штурмом взять эту Бензинодико. Или умереть. Автобус насторожился. Более всего напугал, наверное, французский, который звучит здесь реже русского. Водитель что-то пробурчал под нос. Вопль повторился. Водитель ответил. На чисто греческом. Интонационно было понятно без переводчика. Санёк, как ни в чём не бывало, помахал нам рукой: «Всё нормально. Он остановит», — хотя казалось, что водитель имел в виду что-то другое.
Мы въехали в очередной городок, остановились у бензозаправки, часть пассажиров вышла, и автобус почти опустел. Когда он тронулся, откуда-то сзади донёсся спокойный женский голос:
— Вот же Бензинодико была, чего не выходили…
Слава Богу, до конечной мы добрались минуты за три. Водитель, не торопясь, открыл нам багажное отделение, мы выволокли сумки и глубоко вздохнули. Воздух был ароматен и опьяняюще свеж, где-то рядом слышалось море, впереди освещалась фонарями обратная дорога до бензозаправки.
Мы пошли по пустынной проезжей части, таща «записки», словно рыбаки сети. Саньки виновато маячили чуть впереди и сверялись по схеме, выданной нам греком в Салониках. По дороге две старухи, используя обрубки русских слов, пытались заманить нас на ночлег. Мы даже пообщались с одной, но только для того, чтобы переменить руки — нас ждала гостиница.
Саньки тем временем достигли искомого дома. На пороге грустно сидела тётка, очень похожая на средних лет дачницу, опоздавшую на последнюю электричку. Как она нам обрадовалась! А я, поставив сумку, вытер пот и сказал Алексею Ивановичу:
— Первым делом на Афоне сдаём «записки».
— Ты поосторожнее, — ответил тот, — видал, как мы с ними таможню прошли? То-то. Игумен не зря нам их дал — это наш пропуск на Афон.
— Но, когда мы туда попадём, мы первым делом их сдадим.
— Само собой. Попасть бы ещё…
Место ночлега не было гостиницей в нашем понимании слова. Это был двухэтажный жилой дом, на первом этаже которого обитала хозяйка, а второй поделён на восемь комнатушек с общей душевой. В доставшейся нам влазили две кровати, шкаф и небольшой столик. Ещё был балкон, как шатёр, укрытый крупными листьями Бог весть каких деревьев.
Умостив между кроватями сумку с «записками», мы сбросили рюкзаки — стало легко и весело. Теперь — к морю!
По дороге заглянули к Санькам. У них комната оказалась попросторнее, имелся персональный душ, а с балкона открывался вид на спящий город и — море!
— Быстрей, быстрей, — торопил Алексей Иванович, — а то увяжутся же.
Море оказалось в нескольких шагах, оно тёплое и ласковое, и не хотелось касаться его пыльными ботинками.
— На обратном пути надо будет обязательно искупаться, — решил Алексей Иванович.
Вдоль берега тянулись вытащенные на сушу деревянные баркасы. Они лежали на боку и в лунном свете походили на огромных морских зверей, выбравшихся на ночлег.
И — ни души. Тихо. Хорошо.
