Костин отложил ручку.
– Вот уж дудки. Вы хладнокровно умертвили их.
Выждав, спросил:
– Мне продолжать писать, или начать процедуру дознания?
– Пишите, – болезненно поморщился Андрей. – Это я так, для поддержания разговора. Дефицит общения, знаете ли.
– Вот! Совсем другой коленкор!
С этими словами Костин взял ручку, продолжил написание протокола. Время от времени он дружелюбным тоном задавал различные вопросы. Где так научился драться, как бы действовал, если б Оглоблин увернулся от первого удара, как насчет удушения, почему стал выдавливать глаза, а не сломал руку, и так далее. Андрей охотно отвечал. Со стороны казалось, что разговаривают два закадычных друга.
– Вы же в морге работали, – сказал Костин. – Вот… Какие ощущения на вскрытии? Это как при разделке туши? А?
– Не знаю. Просто как кукла, как биомасса, органический материал. А туши я ни разу не разделывал.
– А что вы на меня так смотрите, как на… биомассу?! Я еще живой.
Андрей попытался что-то сказать, но слова застряли в горле, а губы скривились в ухмылке.
– Трудно вести себя адекватно… после ночных побоев.
Костин повернул к нему листок, подал ручку.
– Подпишете мне всё, и… будет намного легче…
Андрей, не глядя, подписал. После этого его отвели обратно в карцер, позволили прилечь на шконку. Резкий свет убрали, оставили ночное освещение. Он заснул.
Временами он просыпался, отпивал немного воды, откусывал кусочек хлеба. И снова забывался тяжелым сном. Мыслей никаких не было. Радовало уже то, что, сегодня, вероятно, больше не будут трогать.
Утром шконку не подняли, позволили полежать. Андрей уже сам собирался присесть, посидеть, как вдруг дверь открылась. За ним пришли. Не надевая наручников, провели в душ, где помогли помыться. Затем дали чистую одежду, отвели в медпункт, где врач осмотрел его, смазал больные места мазями, забинтовал. Медсестра сделала какой-то укол, поставила капельницу.
«Опомнились, гады!» – думал Андрей, следя за медленно падающими каплями.
После процедуры Андрей оделся.
В прокуратуру его отвезли отдельной машиной. Он зашел в кабинет, следом за ним – невысокий мужчина средних лет, в костюме, с кожаной папкой в руках. Он подал руку:
– Аркадий Семёнович, ваш адвокат.
Андрей ответил на рукопожатие, затем присел на стул. Адвокат пододвинул другой стул поближе к столу, тоже сел.
– Могу я ознакомиться с делом? – спросил Аркадий Семёнович.
– Нет, – ответил Сташин.
– Что значит… Вы мне отказываете?
– Он обвиняется по статье 105 УК РФ «Умышленное убийство», и статье 159, часть четвертая «Мошенничество».
– Но посмотреть… Мне нужно ознакомиться с делом.
– Решайте через суд.
– Это незаконно.
– Докажите.
Андрей поднял руку, привлекая внимание адвоката. Тот повернулся к нему лицом.
– Меня избивал сокамерник, Фролкин. Было маски-шоу… слушатели следственной школы били дубинками. Коридорные…
– Подследственный, прекратить разговоры! – прикрикнул следователь.
Не обращая внимание, Андрей продолжил:
– Не оказали медпомощь, нужно освидетельствование… Не кормят… Не дают спать…
Открыв дверь, Сташин крикнул в коридор:
– Лейтенант!
– Самойлова, Говорухин, и эта… из Урюпинска… дали ложные показания…
– Адвокат! – громким голосом сказал Сташин. – Вас я привлекаю в качестве свидетеля. Вы не можете выполнять свои адвокатские функции. Прошу освободить кабинет, вызову вас повесткой.
– Это произвол! – воскликнул Аркадий Семёнович.
– Доказывайте в суде.
– Освидетельствование, Говорухин, Самойлова, Урюпинские… – громко твердил Андрей, – маски-шоу…
Адвоката принудили уйти. Когда дверь закрылась, следователь сказал:
– Получил адвоката? Теперь до суда…
Андрей смотрел мимо него в окно.
Обычным движением, как делал многократно, из года в год, следователь Сташин развязал веревочки, раскрыл папку. И обычным своим голосом произнёс:
– Итак, Разгон.
Он спросил, готов ли подследственный к тому, чтобы так же, как вчера, подписать протоколы, аналогичные вчерашним. Только жертвами будут фигурировать двое работников Урюпинского магазина, и один работник волгоградского магазина «Радиотехника». И получил невнятный ответ.
Он помолчал, в упор глядя на Андрея, пожалуй, впервые посмотрел по-следовательски, торжественно произнёс:
– После зверской расправы над сокамерниками, ни один суд не поверит в вашу невиновность. Вам нужно признаться в предыдущих эпизодах, так же как в этом, вчерашнем.
– Моё признание… эту бумагу можно использовать… по назначению… Завтра ваши свидетели выстроятся в очередь – уже со своими признаниями. Возьмут на себя и то, и это, пятое, десятое… И я просто вынужден буду отказаться от своих слов. Другой вам нужен, не я. Андрей Разгон – не ваш клиент, нет.
– Дерьмо вы, дерьмо собачье! Ничто в вас человеческого нет. Что смотрите на календарь? Не поможет вам Рубайлов! Другими делами занят. Не был бы занят, все равно бы не помог. Не нужны вы никому – ни друзьям, ни родителям, ни любовницам. Потому что пропавший человек, гнилой. Думаете, что мы плохие, не пускаем к вам никого. Ошибаетесь. Мы всех пускаем, только вот пускать к вам некого.
Андрей продолжал смотреть в одну точку, куда-то мимо шкафа, на котором висел календарь, куда-то сквозь стену. Он думал о Кате. Неужели забудет? Что с ней? Как ей ответили домашние, когда она позвонила, не дождавшись его?
Откуда-то, словно со дна папки, раздался издевательский голос:
– Что, не на Рубайлова, на купола смотрите? Тоже бесполезно. Бог помогает христианам, а не таким, как вы, отщепенцам.
– А вы христианин?
– Да. Только не говорите, что вы – тоже, не поверю.
– Почему же? – возразил Андрей спокойным тоном.
– Всё это – позёрство, шутовство. Как ваши наряды, в которые вы обряжались, идя на дело.
– Кстати, о деле, – прибавил следователь. – Когда будем признаваться по микросхемам? Рассказывать про крупный ущерб, нанесенный предпринимателям нашего города?
– Так вам календарь нужен, чтобы знать даты церковных праздников?
– Ну… да, – то ли растерянно, то ли удивленно проговорил следователь. И тут же сказал твердо:
– Не соскакивайте с темы, давайте заниматься делом.
– Это прошлогодний календарь, – как бы между прочим заметил Андрей. – Выборы были в прошлом году. Какие же даты вы можете смотреть на нём?
