В боевые группы, которые оставались на фронте, входили, конечно, самые боеспособные части дивизии и в первую очередь танки и мотопехота, которые главным образом и нуждались в пополнении. Следовательно, практически сначала прибывали в тыл не требующие пополнения транспортные колонны, затем штаб дивизии и артиллерия, по своему составу ещё способные к боевым, действиям. При такой постановке я не мог приступать к выполнению своей основной задачи, так как основные боевые части были ещё на фронте. Цейтцлер очень сильно рассердился на меня, но мы были не вправе пренебрегать интересами Западного фронта.
До начала вторжения на континент 6 июня 1944 г. кое-как удалось собрать, пополнить и обучить десять танковых и десять мотодивизий. Но об этом потом. Обучение этих соединений, к которым добавились ещё три танковые дивизии из резерва, переброшенные из империи во Францию, я поручил своему старому испытанному сослуживцу генералу барону фон Гейеру, которому Гитлер ни за что не хотел доверить командование соединениями на фронте из-за многочисленных разногласий с ним. Командная должность Гейера называлась „генерал танковых частей Запада“. В территориальном и оперативном отношении он подчинялся главнокомандующему войсками на западе фельдмаршалу фон Рундштедту, а по службе в бронетанковых войсках — мне. В совместной работе мы полностью доверяли друг другу, и, как мне кажется, наша работа принесла пользу армии.
Говоря о столь богатом событиями 1943 г., следует упомянуть ещё несколько встреч. Я уже говорил о том, что при своём первом визите к Геббельсу я начал с ним разговор об ошибках верховного главнокомандования и просил его склонить Гитлера к проведению реорганизации, в частности, к учреждению полноправной должности начальника главного штаба вооружённых сил. Это должно было уменьшить личное влияние Гитлера на проведение операций. Правда, Геббельс назвал этот вопрос очень щекотливым, но всё же в своё время обещал оказать мне содействие. Когда министр в конце июня 1943 г. приехал в Восточную Пруссию, я снова посетил его и напомнил ему о нашей первой беседе. Геббельс сразу же признал всё растущее ухудшение военного положения и произнёс в раздумье: „Всякий раз, когда я себе представляю, что русские придут в Берлин, что нужно будет отравить жену и детей, чтобы они не попали в руки жестоких врагов, то ваш вопрос всегда действует на мою душу как какой-то кошмар“. Геббельс ясно понимал те последствия, к которым может привести дальнейшее ведение войны нашими старыми методами, но он не сделал никаких выводов из этого. Он никогда не пытался говорить с Гитлером о моих предложениях и повлиять на него.
Поэтому я попробовал прощупать мнение Гиммлера по этому вопросу, но, натолкнувшись на его непреодолимое упорство, отказался от обсуждения с ним вопроса об ограничении полномочий Гитлера.
В ноябре я отправился к Йодлю и изложил ему проект организации верховного командования, согласно которому начальник главного штаба вооружённых сил должен осуществлять фактическое руководство операциями, Гитлер же должен быть ограничен своим собственным полем деятельности — политикой и общими вопросами ведения войны. Когда я обстоятельно обосновал своё предложение, Йодль лаконично ответил: „Знаете вы лучшего верховного главнокомандующего, чем Адольф Гитлер?“ Его лицо застыло в неподвижной мине, а вся поза выражала холодный отказ. Я быстро схватил свой проект и покинул его кабинет.
В январе 1944 г. Гитлер пригласил меня на завтрак. „Мне прислали утку. Вы знаете, что я вегетарианец. Давайте позавтракаем вместе“. Мы завтракали вдвоём в небольшой, скупо освещённой лишь одним окном комнате за маленьким круглым столом. Только овчарка Блонди сидела в комнате. Гитлер кормил её кусочками чёрствого хлеба. Вошёл обслуживавший нас слуга Линге и молча, бесшумно вышел. Представлялся редкий случай поднять и обсудить щекотливые вопросы. После нескольких вступительных фраз я перевёл разговор на военное положение. Я начал говорить о намерении союзных держав высадить весной десант на материке, заметив, что имеющиеся в нашем распоряжении резервы недостаточны. Чтобы высвободить больше сил, нужно придать Восточному фронту более устойчивый оборонительный характер. Меня удивляет то, что никто не думает над усилением фронта надёжными укреплениями, никто не заботится о создании тыловых оборонительных рубежей. Ведь восстановление старых немецких и русских укреплений создаёт, по моему мнению лучшие условия для обороны, чем объявление открытых мест „укреплёнными районами“, причём это делается, как правило, в последний момент, когда уже ничего нельзя сделать, чтобы оправдать это название. Своими словами я сразу же попал в осиное гнездо. „Поверьте мне! Я являюсь самым крупным инженером-строителем укреплений всех времён. Я создал Западный вал; я построил Атлантический вал. Я израсходовал столько-то и столько-то тонн бетона. Я знаю, что означает сооружение укреплений. Для востока у нас нет ни рабочей силы, ни материалов, ни транспортных средств. Уже сейчас железнодорожный транспорт не справляется со снабжением фронта. Я не могу посылать на фронт ещё и эшелоны со строительным материалом“. Он хорошо держал в голове многие цифры и козырял, как всегда, точными данными, которые никто в данный момент не был бы в состоянии сразу опровергнуть. Но, несмотря на всё это, я начал упорно возражать. Я знал, что железнодорожная сеть работает плохо лишь к востоку от Бреста, и поэтому пытался объяснить Гитлеру, что предложенные мною работы по укреплению местности не потребуют никакого транспорта для подвоза материалов к фронту; нужно будет подвезти их только к рубежу рек Зап. Буг, Неман, с чем железные дороги могут справиться. Мы можем найти в своей стране и рабочую силу, и стройматериалы. Продолжать войну: на два фронта с надеждой на успех можно только в том случае, если хотя бы на одном фронте установится затишье, пусть даже и временное, но всё же позволяющее кое-что сделать для укрепления другого фронта. После того как вы хорошо укрепили запад, нет никаких препятствий для того, чтобы сделать то же самое и для востока.
Прижатый к стене, Гитлер ухватился за свой уже давно известный аргумент, что генералы Восточного фронта будут думать только об отступлении, если он в тылу за их фронтом построит надёжные оборонительные укрепления и сооружения. Ничто не могло заставить его изменить это предвзятое мнение.
Затем зашёл разговор о генералах и о верховном командовании. Ясно было, что моя попытка добиться косвенным путём концентрации военного командования в одном органе и ограничить непосредственное влияние Гитлера провалилась. Поэтому я теперь счёл своим долгом предложить самому Гитлеру назначить какого-нибудь генерала, которому он доверяет, начальником главного штаба вооружённых сил, чтобы наладить успешное руководство ведением операций и устранить нагромождение штабов (штаб оперативного руководства вооружёнными силами, главные командования сухопутных, военно-воздушных и военно-морских сил, командование войск СС). Но эта попытка также полностью провалилась. Гитлер не хотел расставаться с фельдмаршалом Кейтелем. Он сразу же почувствовал, что его хотят ограничить во власти.
Так я ничего и не добился. Был ли вообще хотя бы один генерал, которому доверял Гитлер? После этой беседы мне стало ясно, что на этот вопрос можно ответить только отрицательно. Итак, всё оставалось по-старому. За каждый квадратный метр шли упорные бои. Безвыходное положение ни разу не было улучшено своевременным отходом. Но ещё не раз Гитлер, глядя на меня потухающим взглядом, спрашивал: „Не знаю, почему вот уже два года нам во всём не везёт?“, однако не обращал внимания на мой неизменный ответ: „Измените способ действий“.
1944 год начался на Восточном фронте упорными атаками русских в середине января. Вначале русские были отброшены от Кировограда. 24 и 26 января они начали брать в клещи наши выступавшие дугой позиции западнее Черкассы, 30 января последовал удар по нашему выступу восточнее Кировограда. Оба наступления имели успех. Превосходство русских было значительным. В наступлении участвовали:
перед фронтом группы армий „Южная Украина“ — 34 стрелковых и 11 танковых соединений;
перед фронтом группы армий „Северная Украина“ — 67 стрелковых и 52 танковых соединения.
Во второй половине февраля на фронте царило относительное спокойствие, но 3, 4 и 5 марта русские
