любые варианты. Ольгу перевели к ним в интернат из какого-то провинциального детского дома. В нем находились нормальные дети, а у нее обнаружились страхи, нарушения поведения, всякая прочая неврология. Там, по месту, ее лечить было некому и нечем, вот ее и прислали в Питер, в специализированное учреждение. А вот у Егора, в отличие от всех остальных, имеется целая куча родственников, включая родную мать, и он даже поддерживает с большинством из них какие-то контакты…
– Почему же он…
– Его родственники – это братья и сестры. В каком-то вполне удивительном количестве – предположим, десять. Самый старший брат сейчас в тюрьме, еще один – погиб в драке, одна из сестер вышла замуж за рыночного торговца, кажется, туркмена, другая – работает проституткой на Витебском вокзале. Остальные – еще маленькие и находятся в разных детдомах и интернатах.
– Господи, какой кошмар! – вздохнула Светка. – А что же их всеобщая мать…
– Их всеобщая мать сейчас почти постоянно находится в психиатрической лечебнице. Психические нарушения у Егора – наследственные. Его мать – не алкоголичка и не наркоманка. Просто, так же как и он, она периодически «отключается». И тогда ей все по барабану – даже собственные дети. Какая-то сложная органическая патология коры, по всей видимости. Во «включенном» состоянии она ходила на работу (служила уборщицей в больнице), стирала, готовила, читала детям сказки и даже устраивала детские праздники. И зачинала следующих детей…
– От кого?
– Это ей было, как я понимаю, глубоко безразлично. Главное, чтоб человек был ласковый, и по-доброму к ней и к детям относился. По словам Владимира, только Егор помнит около двух десятков сменяющих друг друга «пап». Представь, был даже один негр! И теперь среди братьев Егора есть очаровательный мулатик. Егор явно выделяет его, потому что он здоров, сообразителен, пластичен и хорошо поет. Впрочем, монголоиды среди Егоровой родни, насколько я поняла, тоже имеются. Есть сестричка-китаяночка…
– С ума сойти! И никто, ничего…
– В перестройку, насколько я понимаю, никому не было дела до этой очаровательной семейки. Уже потом, во время очередного мамашкиного «отключения», когда скончался от какой-то инфекции девятимесячный младенец, а младшие дети чуть не перемерли от голода, соседи начали вызывать всех подряд и писать во все инстанции. Это возымело какое-то действие. Мамашу госпитализировали, лишили родительских прав, кажется, стерилизовали, а детей распределили по домам малюток, интернатам и так далее. Кого-то одного, кажется, сразу усыновили и увезли за Уральский хребет – забыла спросить, какая у него была этническая принадлежность… В общем, Егор всех их знает, помнит и периодически навещает…
– Вот удивительно, – задумчиво сказала Света. – Ты только задумайся, Анджа. Ведь множество людей слышало эту историю, которую ты мне только что рассказала, и все наверняка осуждали эту больную женщину, которая… ну дальше все понятно. За дело, в общем-то осуждали, тут спорить не с чем. Но вот интересно: какое количество из этих людей задумалось или хотя бы просто вспомнило о том, что при всем этом безобразии присутствовали еще полтора десятка мужиков, скорее всего, психически вполне здоровых и дееспособных? И, кажется, по общему мнению получается, что они тут как бы ни в чем и не виноваты?
– Не знаю, Светка, – Анжелика покачала головой. – Я не думала об этом специально…
– Никто не думал, – Света как-то по-лошадиному дернула шеей. – Специально, я бы сказала, не думал… Ну да ладно… А последний из них, Дмитрий?
– Отец Дмитрия был наркоманом, и мать отказалась от него еще в роддоме. Сказала, что ей не нужен ребенок от урода. Интересно, чем она думала на девять месяцев раньше…
– Известно, чем! – фыркнула Света.
– Ну а все-таки, что ты решила? Мне же нужно дать какой-то ответ этому вежливому биороботу Владимиру, да и Аркадий, когда выйдет из психиатрической больницы, скорее всего позвонит мне… Я им искренне сочувствую, но ничем помочь не могу. Сама понимаешь, что менеджер из меня – менее, чем никакой. Отрицательная величина в менеджменте. Тем более, что что-то такое у них там уже имеется…
– Я имела счастье видеть обеих, – заметила Света. – Одна – старорежимного вида дама с фиолетовыми кудрями и белым накрахмаленным кружевным воротником, похожа на сушеную воблу, зовут – Анна Сергеевна Милорадович. Вторая – этакий пожилой розовый поросеночек, из бывших профсоюзных активистов. Вместе смотрятся как умеренно злая карикатура на наше советское прошлое. Ну, а их подшефные биороботы, стало быть, из Азимовского будущего…
– Прелестное сочетание! – воскликнула Анжелика. – Прошлое и будущее. Здесь и сейчас наличная материальная субстанция отсутствует. Кстати, именно такое, бесплотное, впечатление они и производят. Интересно, как выглядит их личная жизнь? И еще кстати… Твоя Настя совершенно неожиданно для меня предложила им, точнее Владимиру, покровительствовать. В смысле художественного оформления, как я поняла. Так что, если и ты за это возьмешься, то выйдет что-то вроде семейного подряда…
– Слушай, я как раз хотела тебе сказать…С Настькой беда совсем!
– Что случилось?! – встревожилась Анжелика.
– Мне ее агентша звонила, и еще директор бюро, просили повлиять… А я что могу? Девке скоро тридцатник стукнет!
– Если я правильно помню, Насте – двадцать шесть лет, – сказала Анжелика. – Но что именно с ней происходит?
– Да ничего, в том-то и дело! Лежит себе на диване, смотрит журналы, телевизор, чай пьет. И все время улыбается, как идиотка!
– А говорит-то что?
– Ты что, Анджа, Настьку не знаешь? Она же никогда ничего про себя не говорила и не скажет!
– Ладно. Тогда что она рисует?
Света задумалась.
– По работе – ничего, в этом и проблема, – наконец, сказала она. – А вообще я видела у нее на столе листки… Наверное, это амурчики. Такие толстые летающие младенцы, обвитые виноградными или кленовыми, или еще какими-то листьями… Анджа! Черт побери все на свете! Неужели… неужели ты думаешь, что Настька беременна?!!
– Ну, или беременна, или влюбилась, другого объяснения я не вижу, – пожала плечами Анжелика.
– Но я не понимаю – как?! Она же, кроме работы, никуда не ходит, никого не видит, ни с кем не встречается. Как и когда она могла… ну, если не влюбиться, то хоть переспать с кем-нибудь?
– Мало ли. Сама говоришь – взрослая девушка, за всем не уследишь…
– Ладно! Если так, то это… Это же здорово, Анджа! Только я вот о чем подумала: если она просто влюбилась, то он, этот ее объект… он же может и не догадываться… Настька-то просто лежит себе на диване и балдеет, что с нее, дуры, возьмешь, но надо же…
– Но тебе-то конкретных внуков хочется? – догадливо усмехнулась Анжелика. – Знаешь, мне почему-то кажется, что Настена, если захочет, вполне сумеет свой объект соблазнить…
– Ну, вообще-то учитывая ее прошлое, конечно, но… Я все-таки волнуюсь: вдруг у нее вся сексуальность в орнаменты сублимировалась?
– Не волнуйся, – утешила подругу Анжелика. – Не вся. Не так давно Настена прямо говорила нам с Антониной, что хочет ребенка… А если желаешь что-то узнать доподлинно, так позвони или сходи к Израэлю Наумовичу, – посоветовала она. – Если кому-то что-то про Настену и известно, так это ему.
Весьма пожилой ювелир Израэль Наумович Зоннершайн был вторым из четырех мужей Светы и единственным, по жизни, конфидентом Анастасии. Именно его фамилию она выбрала при получении паспорта и носила ее гордо и сознательно.
– Да, пожалуй, ты права, – подумав, кивнула Света. – Если кто-то и знает, то – Израэль. Я к нему съезжу. Все равно давно обещалась навестить…
– Послушай, Светка, каждый раз собираюсь тебя спросить, и все забываю: родная мать Насти… Она вообще жива?
– Померла года четыре назад, – невозмутимо сообщила Света. – То ли от передозировки, то ли просто сердце не выдержало. Сколько ж можно…
– А Настя… она знает?…
