проанализировав и отбросив их, можно приступать ко всякой там экзотике.
– И какие же варианты кажутся тебе очевидными? – включилась Вельда, откусив половину бутерброда и удобно устроившись в самом большом кресле лаборатории. Она сидела, подвернув под себя ноги и напоминала неядовитую древесную змею, пообедавшую и свернувшуюся в клубок. Анри даже показалось, что ее серые глаза смотрят на него не мигая.
– Ну, разумеется, первая мысль, которая пришла мне в голову, была о том, что наши загадочные компаньоны есть воспрянувшие остатки каких-то генетических экспериментов четырехсотлетней давности. Тогда делали много странных и даже страшных вещей, и что, если какой-то их побочный продукт выжил, неожиданным образом видоизменился и… Но вся эта идея не выдерживает никакой, даже самой слабой критики. Практически мне даже не понадобилось ни с кем советоваться, вполне достаточно имеющихся у нас материалов… Итак: практически все результаты экспериментов были абсолютно летальны. Выжившие экземпляры требовали для поддержания своей жизнедеятельности сложнейших аппаратурных комплексов, которые просто нельзя было приобрести или построить незаметно. Никаких данных о существовании подобных центров после введения в большинстве стран программы пренатальной диагностики не имеется. Нет даже подозрений или легенд. Все это требовало огромных средств и полностью утеряло смысл. А временной промежуток в 300 лет делает подобные предположения и вовсе абсурдными. Если бы что-нибудь где-нибудь существовало, за это время оно как-нибудь да засветилось бы перед мировым сообществом. Значит, это не годится. Кем бы или чем бы «они» не были – они появились или, по крайней мере, начали действовать совсем недавно.
Следующая гипотеза, которую я рассмотрел, была такова: в результате какого-то (неизвестного нам) стечения обстоятельств стали разумными какие-нибудь животные. Один из тех видов, которые люди издавна считали высокоорганизованными. В моем списке значились собаки, медведи, слоны, дельфины, муравьи, пчелы и лошади. Слоны, медведи и дельфины отпадали сразу – за все годы существования станции ни одно из этих животных никогда не находилось на ее территории…
– Жаль, – Вельда рассмеялась.
– В чем дело? – недовольно спросил Анри.
– Я просто представила, как это было бы здорово: на станцию приходит слон, просовывает хобот в окно и перепрограммирует твой компьютер…
– Не смейся, пожалуйста, это сбивает меня с мысли.
– Хорошо, не буду, продолжай.
– Наибольшее подозрение вызывали, конечно, муравьи. Они живут везде, их никто не замечает, и никогда никто толком не знал, как же на самом деле функционирует муравейник и что выполняет роль координирующего центра…
– Анри, ты что – серьезно все это говоришь?
– Абсолютно, а что?
– Ну, то есть ты допускаешь, или допускал… что по станции бегают какие-то разумные муравьи и что-то такое делают, и все понимают и на самом деле они уже умнее людей…
– Ты не поняла, – Анри говорил ровно и всячески подчеркивал свое терпение, но Вельда видела, что он уже на пределе. – Каждый отдельный муравей ненамного умнее клеток человеческого организма. Нельзя же говорить об уме, допустим, эритроцитов, селезенки, или островков Лангерганса. Если что-то и могло подвергнуться преобразованиям, то это муравьиное сообщество в целом, которое (и это было известно уже давно) в каком-то смысле представляет собой единый организм. По крайней мере имеет единый управляющий центр – это уж наверняка.
– Ну а что такое этот управляющий центр? Такой здоровый муравей в муравейнике, или какая-то особая архитектура сосновых иголок, из которых этот самый муравейник сложен?
– Я же тебе говорил – никто этого толком никогда не понимал. То есть были всякие гипотезы, конечно, биополе там и всякое другое, но ни одну из них никому доказать не удавалось.
– Так значит, по твоему надо искать муравьиное гнездо где-нибудь невдалеке от компьютера, а потом как-нибудь пытаться вступить в контакт с населяющими его муравьями? Как они, кстати, между собой общаются?
– С помощью запахов… Ты выслушаешь меня сегодня или нет?
– Так я же и так слушаю, – искренне удивилась Вельда. – И очень внимательно.
– Прежде, чем вступать в контакт с окружающими станцию муравейниками, я немного поразмышлял. Это никогда не вредно, ты согласна? Так вот, нет никаких данных, что за последние несколько сотен лет муравьи как-нибудь видоизменялись. А любое существенное эволюционное преобразование, чего бы оно ни касалось, сопровождается изменением фенотипа.
– Да ну? Кто бы мог подумать! – усмехнулась Вельда. – А что это значит?
– Фенотип – это, грубо говоря, совокупность внешних признаков организма.
– А почему бы им не поумнеть, оставшись внешне такими же?
– Потому что в генотипе любого вида все взаимосвязано. Нет таких хромосом, их участков или даже отдельных генов, ответственных за «ум». Если бы муравьи, пчелы, или любые другие животные стали разумными, обязательно что-нибудь изменилось бы и в их облике и во внешней стороне их жизни. Ничего похожего с лесными муравейниками не произошло.
– Но, может быть, где-нибудь появились какие-нибудь другие, изменившиеся муравьи, но их никто никогда не видел. Допустим, они прячутся…
– Да, это в принципе возможно. Но этот путь ведет в тупик. С равной долей вероятности мы можем предположить, что от нас прячется кто угодно: муравьи, собаки, сойки, дождевые червяки или даже популяция видоизменившихся и сбежавших со станции стульев… Затруднения возникли бы, пожалуй, только у слонов. Да и то только в том случае, если в программу видоизменения не входило измельчание и переход на иную кормовую базу… И тогда я стал думать дальше…
Вельда чувствовала себя весьма неуютно. Ей хотелось возразить Анри, но именно в этот раз она почему-то не решалась это сделать. Все получалось как-то странно. Анри сам признал, что предложенный Вельдой вариант развития событий возможен, но оттого, что он не просчитывается логически, Анри как бы сбросил его со счетов и продолжает рассуждать так, как будто его и не было. Но ведь эти самые дождевые червяки вполне могут существовать и тогда все дальнейшие размышления и действия просто бессмысленны. Значит, надо либо найти способ проверить этот вариант, либо все время иметь его в виду. Но Анри… Ого! – Вельда почувствовала что-то вроде ожога от простой и в то же время невероятной догадки. – Все это могло значить только одно: Анри был прав и вовсе не кокетничал, когда говорил об ограниченности собственного мышления. Он сам знает об этом и предупреждал Вельду. Она не поверила ему тогда и вот, убедилась сейчас… Но то, что она наконец заметила это, в свою очередь, означает, что… На этом месте своих размышлений Вельда поставила аккуратную бетонную стену темно-серого цвета. Достаточно! – сказала она себе. – Знать не хочу и думать не желаю на эту тему! – и она снова вернулась к тому, что говорил Анри.
– … Таким образом получается, что все, что я смог придумать, есть абсолютно невероятная ерунда, – грустно закончил Анри. – И вот парадокс: что-то есть, но это что-то ничем быть не может. Как его решить? Был такой народ: древние греки, так вот они…
– Анри, а те старые книги, которые ты так любишь читать? Неужели те люди никогда не размышляли на подобные темы? Ты же говорил мне, размышлять было чуть ли не самым их любимым занятием. Может быть, там есть какие-нибудь догадки, которые нам уже и не могут прийти в голову, если верить твоим словам о том, что за последние лет 300 все мы здорово поглупели?
– Вельда, – Анри с удивлением взглянул на молодую женщину. – С тобой что-то происходит…
– Что такое? – забеспокоилась Вельда.
– Ты замечаешь, что теперь ты говоришь совершенно иначе, чем тогда, когда мы с тобой познакомились? Изменились не только слова, изменился сам стиль речи…
– Наверное, все меняются, попав из городов на станцию…
– Нет, уверяю тебя, далеко не все. Наоборот, большинство людей остаются подчеркнуто такими же, ищут себе в этом убежище и подгоняют под себя тот маленький кусочек окружающей среды, который им удалось завоевать. Возьми Стефани… Другие на станции только дети.
– Наверное, ты прав, – подумав, согласилась Вельда. – Но тогда остается предположить, что это ты на
