– Так прерви, если считаешь нужным, – вяло отозвалась я. – А чтобы ты мне когда-нибудь руку подавала, так я как-то и не припомню…
– Лена, ты что, хочешь с Анджей сейчас поссориться? – тревожно спросила Ирка, отрываясь от доски, на которой она резала принесенную Светкой сырокопченую колбасу. – Как тебе не стыдно! Человек такое перенес…
– Если бы у нее в голове были мозги, а не опилки, как у Винни-Пуха, ей бы и не пришлось ничего переносить! – прошипела Ленка.
– Ну, это же от самого человека не зависит, – тут же отпарировала Ирка. – Кому чего в голову положили, у того то и лежит.
Ленка буквально зашлась в бессильном шипении.
– Хватит вам собачиться, – лениво сказала Светка, покачалась на стуле, потом выхватила у Ирки из-под ножа сразу несколько кусочков колбасы, свернула их в трубочку и засунула себе в рот. Следующие ее слова прозвучали несколько невнятно. – Неужели вам не интересно, что это все-таки было? Анджа, ты не обращай на них внимания и рассказывай.
– Сейчас, я только колбасу дорежу, – попросила Ирка.
– Ты ее никогда не дорежешь, – философски возразила Светка. – Так и будешь – резать и резать… колбасу. Знаете, в филологии есть такое понятие: частотность сочетания слов. Так вот, если отбросить всяческий милитаризм, то в письменной речи глагол «резать» в восьмидесяти процентах случаев употребляется со словом «колбаса».
– Интересно, – заметила Любаша, которая в последние годы декларировала свою тягу к вегетарианству.
– Так вы будете слушать или резать колбасу? – спросила я.
– Конечно, слушать, – сказала Ирка, присела на стул и сложила руки на коленях. Зная Ирку чертову бездну лет, я увидела, что Светкино замечание про филологическую частотность почему-то очень сильно подругу задело.
Ленка взяла первую подвернувшуюся под руку свинку, села на тахту и демонстративно отвернулась к окну.
– Вся эта история началась в 1941 году, – сказала я. – Накануне установления блокады Ленинграда. В нашу квартиру, к «красной проститутке» Фросе неожиданно явился один из ее многочисленных возлюбленных по имени Лев Шеин. Внизу его ждал грузовик, в кузове которого лежало что-то, укрытое брезентом. Фрося в то время колебалась, не зная, уезжать ей из уже осажденного города или нет. Явление Льва Шеина и его неожиданная просьба перевесили чашу весов в пользу – остаться. Просьба заключалась в следующем: приютить до лучших времен («до нашей победы над проклятым фашистским отродьем!» – так патетически сказал молодой Фросе молодой Лева.) то, что лежало в кузове грузовика. Лева и еще один человек, который за все время не сказал ни одного слова («может быть, он немой был?» – думала Фрося впоследствии.), быстро перетаскали в опустевшую – большинство соседей уехали в эвакуацию – квартиру несколько деревянных, оббитых железной лентой ящиков. Под конец принесли еще один – железный и вроде бы даже запаянный. Фрося никогда не была болтливой и многие годы жила по принципу: «меньше знаешь, дольше проживешь». К тому же времена тогда были достаточно сложные, да и еще и война. В общем, она даже ничего у Левы не спросила и удовлетворилась его задыхающейся скороговоркой. В самом общем виде инструкция выглядела так: «Ящики не вскрывать, отдать самому Леве, когда он вернется, или его брату Илье Шеину, если предъявит документы, да он, вообще-то, и так похож, но документы все-таки спросить. Если за ящиками не явятся ни Лев, ни Илья, нужно просто забыть о них и жить дальше. Может быть, когда-нибудь потом их востребует человек, у которого будет вот такая татуировка (тут Лев показал Фросе хорошую фотографию довольно странного шестиконечного креста).» Надо сказать, что грамотная Фрося прочитала довольно много приключенческих романов, и очень любила ходить в кино, не пропуская ни одного нового фильма. Кое-какие, в том числе и западные фильмы ей удавалось посмотреть и на закрытых просмотрах. То есть, воображение у Фроси было вполне инициировано. После слов о татуировке и демонстрации необычного креста она почему-то сразу решила, что Лева – член какой-то религиозной секты и теперь спасает от фашистов принадлежащие ей сокровища. Скажем сразу: никакими тайными обществами, религиозными сектами и ничем подобным дело не пахло. До начала войны все сокровища хранились в Могилевском обкоме партии. После войны считалось, что они попали к немцам и исчезли. Видимо, на что-то подобное и рассчитывал Лев Шеин.
Но ни блокады Ленинграда, ни собственной гибели он, конечно, предвидеть не мог.
Во время блокады Фрося сожгла в буржуйке деревянные ящики и, по-видимому, обменяла кое-что из ценностей на еду. Запаянный металлический ящик она не трогала, а прочее обернула клеенкой, плотно зашила в брезент и хранила сначала в кладовке, а потом, уже после войны, когда после снятия блокады в Ленинград начали возвращаться выжившие насельники квартиры, догадалась спрятать свертки на балконе. Когда-то там было лепное украшение, потом оно отвалилось, а еще позже на его месте образовалась довольно обширная ниша. Фрося спрятала туда все, что поместилось, а снаружи заложила кирпичами. Балконом давно никто не пользовался, а ни о каком наружном ремонте уцелевшего после бомбежек дома речь, естественно, не шла.
После войны ни Лев, ни Илья Шеины за своим имуществом так и не явились. И Фрося выполнила инструкцию бывшего возлюбленного буквально – попросту забыла о сокровище.
– Почему же она сама им не воспользовалась? – спросила Ирка.
– Дело было после войны, – попробовала объяснить я. – Никто не знал, кто и на кого стучит. Как бы Фрося, в случае чего, объяснила соответствующим органам происхождение этих ценностей? А если бы она попробовала реализовать что-то через воровские структуры, то, конечно же, рассталась бы и со всем остальным и не прожила бы после этого больше недели. Нет, Фрося была слишком умна и слишком любила жизнь, чтобы со всем этим связываться. Сокровище не беспокоило ее совесть. Оно тихо лежало на балконе. Ящик из оцинкованного железа стоял под кроватью. И однажды за ним пришли…
– Да ты что! – не удержавшись, воскликнула Ирка. – Неужели Лева все-таки выжил? А, поняла! Наверное, он был в плену или в лагере!
– Нет, Ирочка. За ящиком пришли спустя почти четверть века после окончания войны. Но это уже совсем другая история (см. «Забывший имя Луны»). По-видимому, верительные грамоты пришедшего к ней человека не вызвали у Фроси никаких вопросов. По-прежнему чувствуя себя хранительницей тайн какой-то секты, она, не словом ни возразив, отдала пришельцу железный ящик (так и не узнав, что в нем находилось). «А как же то, другое?» – спросила она, указывая пальцем на балкон. – «Все сразу взять не могу, слишком опасно. За тем потом придут,» – уклончиво ответил незнакомец. – «Кто придет-то? – решила все же уточнить Фрося. – Ты сам или кто другой?» – «Крест видела? – Пришелец указал пальцем себе на грудь. Фрося утвердительно кивнула. – Вот у кого такой будет, тому и отдашь.» – «А коли я раньше помру?» – «Значит, так Богом суждено. Сокровища сами свой путь найдут». – «Точно – секта», – окончательно уверилась Фрося.
Можно сказать, что хранящиеся на балконе таинственные свертки даже украшали жизнь одинокой, стареющей, а потом и дряхлеющей женщины, делали ее какой-то значительной, вносили в нее интригу и загадку.
Чем больше проходило лет, тем более Фрося уверялась в том, что сокровища так никто и не востребует при ее жизни. Только один раз, восемь лет назад, ей что-то такое показалось… Да, видно, не склеилось, не сошлись нитки-дорожки… Что там будет дальше, после ее смерти, Фросю не слишком волновало, так как она была материалисткой, а пока она уже по праву считала загадочные свертки своими, а себя и свою жизнь – причастной к удивительной тайне.
Отдавая разросшейся семье Кривцовых свою комнату, Фрося с самого начала настояла на том, чтобы выход на балкон заколотили наглухо. Она легко убедила Зою, не чаявшую получить большую светлую комнату вместо маленькой и темной, что это необходимо для обеспечения безопасности детей.
Единственное, чего не учла Фрося, так это неуемной лени и предприимчивости Федора Кривцова. Курить в комнате Зоя ему не разрешала, да и к тому же он быстро сообразил, что балкон – лучшее место для хранения «заначек», совершенно необходимых в быту каждого действующего алкоголика.
Таким образом, Федор посещал балкон, когда считал необходимым, а Зоя закрывала на это глаза, так как детей на балкон по-прежнему не пускали.
