неприятности впереди. Ваше богатство, ваше имущество и ваша власть вот-вот пойдут по ветру! Не теряйте дорогого времени. Опасность не за горами!
— Ах, негодяй!— у меня до боли сжимаются кулаки,— заткнуть бы твою поганую глотку!
— Интересно, сколько ему заплатят за эту песенку?— цедит сквозь зубы возмущённый Аббас.
— Да, обо всем этом надо рассказать Арефу. Будете у него, друзья, посоветуйтесь с учителем!
Перевалило за полночь, а мы с Аскером все не можем наговориться. Спать не хочется.
— На днях,— говорит Аскер,— мы получили письмо из Тавриза. Там вот-вот начнется восстание. Горячие речи Шейх-Акмед-Хиябани достигли цели — народ готов с оружием в руках выступить против прогнившего режима. Дженгельцы во главе с Кучек-ханом держат под своим контролем всю мазандеранскую провинцию. Решт в руках революционного правительства, которое возглавил Гейдар- Амоглы. У него есть даже вооруженная гвардия!
— Послушай, Аскер, в чем же дело? Везде у повстанцев такие успехи, а у нас в Хорасане...
— Потому, что у нас, как нигде в других районах Ирана, сильна реакция. А членов «Адалят» у нас еще слишком мало.
— А Таги-хан член партии?
— Нет.
— Как же так?
— Таги-хан — патриот, беспощадный враг колониализма. Он — мужественный, честный и храбрый человек, но в то же время...
— Что?
— Он надеется только на мощь оружия и совсем не верит в силу убеждений. Впрочем, зачем тебе все это... Он против англичан — и это уже хорошо. Его надо поддержать сейчас, а потом видно будет... Ах, оставим это. Расскажи-ка, Гусо-джан, лучше о себе.
Я стал коротко перечислять события, которые приключились со мной в последние годы. Разумеется, я не мог обойти молчанием далекую и желанную Парвин. Тесно переплетались наши судьбы. Видимо, я слишком горячо заговорил о ней, так как, выслушав меня, Аскер воскликнул:
— Можно и нужно завидовать твоей любви, дорогой Гусо! Какое счастье любить красивую, скромную девушку и быть ее любимым... Но помни: мы созданы не только Для любви. Мы должны сражаться. Пока окончательно не победим, каждый из нас обязан в своем сердце разжигать гнев!..
— Да, попробуй-ка заглушить любовь!— Глубоко вздохнул я.— Тебе легко говорить, Аскер.
— Знаю, что голос сердца бывает громче голоса разума, но ты же боец и должен уметь управлять своими чувствами!
Друг строго отчитал. В ту ночь Аскер вызвался проводить меня. Мы пересекли почти весь город. За разговорами не заметили, как перед нами выросла вершина Кухе-Санги. Поговорив еще, я пошел проводить немного Аскера. Чуть брезжил рассвет. Мешхед был погружен в глубокое молчание. Был тот предрассветный час, когда все в природе ждет утра, рождения нового дня. И любой громкий звук в эти минуты режет слух, кажется противоестественным.
Мы уже начали прощаться, когда тишину нарушил душераздирающий вопль:
— Спаси-и-и-те! А! А-а-а!
Кричали из Бала-Хиябане. Мы бросились туда. Выбежав на проспект, посмотрели влево, вправо — ни души. Опять все та же тишина, лишь мутные воды арыка ведут, как всегда, свой неторопливый разговор. Мы в недоумении пожали плечами и разошлись.
Дождь лил как из ведра. Теплый, весенний дождь. Помню, как безумно радовались таким дождям у нас в Киштане. Еще бы! Ведь эти дожди приносят урожай, обещают обильную осень.
Но этот благодатный дождь промочил меня до последней нитки. Застал он меня на площади Топхане, и бежать в Кухе-Санги через весь город не было никакого смысла. Я решил нанять фаэтон, но как на грех,— ни одного свободного фаэтонщика. Как быть?
Последнее спасение — ресторан. Рядом — один из лучших ресторанов Мешхеда «Баги-Милли». Я направился туда.
— Что вам угодно, господин военный?— встретил меня обворожительной улыбкой молоденький официант.
— Плов-кебаб!..
Официант удалился. Я посмотрел ему в след и подумал: «молодой, здоровый парень, а на побегушках у всякого, кто имеет в кармане кошелек. Шел бы лучше в подмастерья... К каменотесам».
В ресторане чистота и уют. По углам вазы с живыми цветами. Слух посетителей ласкают нежные звуки флейты. Смуглый до черноты музыкант одну за другой исполняет ходовые иранские мелодии. Заслушаешься!
Поел я плотно. Рассчитываясь, спросил официанта:
— Как тебя зовут, паренек?
— Субхан... Рамазан-заде.
— Послушай, Субхан, а ты не хотел бы служить в кавалерии?
— Господин военный, я никогда не сидел на лошади...
— Не беда. Научишься.
Парень явно смущен. Он, видимо, и сам понимает, что избрал профессию не слишком подходящую для себя.
— Ты хорошенько подумай, Субхан-джан. Я еще раз зайду в «Баги-Милли». Поговорим. До свидания!
— Всего хорошего, господин военный.
И я покинул ресторан. Дождь уже перестал. Над Мешхедом сияло ласковое весеннее солнце. Разноцветным веером встала над городом радуга.
Над Топхане плывет до боли в сердце знакомая с детства песня о караване, утомленном дальней дорогой, о кара-ван-баши, который мечтает об отдыхе в тенистом прохладном саду... Звуки дутара чаруют и пьянят.
«О, всемогущий аллах!— вдруг догадываюсь я.— Да это же Абдулло-Тарчи! Наш киштанский Абдулло!»
Останавливаю пробегавшего мимо меня мальчика:
— Кто это поет, не знаешь, как его зовут?
— А что?— насторожился мальчишка, моя жандармская форма явно не внушает доверия.— Он мешает вам? Но здесь не казарма. И чайханщик Абдулло ничего плохого не делает.
— Абдулло? Абдулло-Тарчи?
— Да, Абдулло-Тарчи из Киштана...
— Молодец, малыш! На тебе... купишь орехов и кишмиша.— Я сунул в руку растерявшегося паренька два крана и зашагал к чайхане.
— Чего желаете, господин военный?— спрашивает чайханщик. Абдулло-Тарчи не узнал меня.
— Подайте сладкого чая.
Абдулло-Тарчи ушел и сейчас же вернулся с чайником.
— Еще чего?
— Благодарю. А вы не скажете, как вас зовут и откуда вы родом?
— Скажу... Абдулло я из Киштана! Это в Миянабадском районе.
— Из Киштана? Наш ождан Гусейнкули-хан тоже из Киштана. Вы случайно не знакомы с ним?
— Нет. Всех киштанцев я знаю, господин! Там нет ни одного хана. А ваш ождан не из Партана или Джошегана? А может быть из Паримана? Там много ханов, а у нас, хвала аллаху, их нет.
— А как поживают твои братья Курбан и Аликпер?
Как чувствует себя Яхши-ханым?
— Вы знаете моих братьев и жену?..— У Абдулло от удивления лицо налилось кровью и покрылось потом.
— Да, знаю, дорогой Абдулло! А разве ты не узнаешь меня, забыл киштанского Гусо, сына Гулама?
— Ва-а-хей! Гусо-джан!— от волнения Абдулло потерял на мгновение дар речи.
