революции. Поэтому мы пойдем через Сияхане!
Что-то хмыкнув неопределенное, мой заместитель отошел и стал тяжело влезать на коня.
Теперь я убедился, что мы выбрали правильный путь. Всюду, где встречались нам крестьяне, работавшие на полях, нам оказывался самый радушный прием. Под вечер в одном селе мы услышали музыку. Громко звучали флейта, шейпур — рожок, наи и барабан. Старик, который встретился нам у крайнего дома, ответил на наш вопрос:
— Да, у нас большой праздник, дети мои. Но не свадьба — в такое время года свадеб не устраивают. И не рождение сына. А праздник у нас особый — праздник свободы! Нам сказали, что во всех концах Хорасана: и в Мораве-Тепе, и в Боджнурде, и Мешхеде трудовой народ скинул власть ханов и помещиков, установил свою — народную власть. Вот мы и празднуем. Днем работали на своей земле — земля-то теперь принадлежит нам. Вот теперь и празднуем... А раз вы с красными лентами, то и вы празднуйте с нами — угощенья всем хватит.
Нам и в самом деле надо было остановиться на ночлег. Крестьяне вмиг разобрали солдат по домам, а нас, командиров, повели на площадь, где играли музыканты и на кострах жарилось мясо и ароматно пахло шашлыком.
— Скажите,— спросил чернобородый, здоровущий мужчина в просторной белой рубахе, подпоясанный платком,— а верно, что и в Тегеране было восстание, а вместо шаха теперь страной управляет простой человек из народа?
— А кто это вам сказал?— посмеиваясь, спросил Пастур.
— Да так, болтают тут всякое,— смутился крестьянин.
— Нет, друзья,— громко сказал я, видя, что собравшиеся ждут от нас слова правды, — восстание пока охватило только отдельные районы Хорасана. А Мешхед все еще находится в руках правительства. Но и Мешхед с Тегераном будут нашими, потому что с нами народ. А народ — непобедим!
Громкими радостными возгласами крестьяне заглушили мои последние слова. А могучий, чернобородый мужчина, который задавал вопрос, вплотную подошел ко мне и сказал:
— Ну, если еще не все сделано, то и я с вами пойду. Пригожусь.
Вокруг засмеялись.
— Ай да Мамед! — крикнул кто-то.— С такой силищей ты всех врагов в порошок изотрешь!..
— А что,— разглядывая свои огромные руки, спросил Мамед,— если саблю возьму, то пополам любого рассеку!
— А как же семья? — спросил Пастур.
— А у меня и нет семьи,— вздохнул Мамед.— Я батрак, безземельный, безлошадный. Даже на калым денег не имею.
Аббас обнял его за крепкие плечи и сказал с улыбкой:
— Вот победит революция, мы с тобой вместе свадьбу сыграем. Я ведь тоже холостяк.
В толпе нас разыскал старик, который первым рассказал о празднике... С ним были еще двое таких же старцев.
— Хорошо бы вам остаться у нас денька на два,— сказал он, поглядывая на нас, и, видимо, никак не мог определить, кто же командир.— Остались бы, помогли, растолковали, что к чему, как нам дальше жить! А то помещик сбежал, землю мы забрали, меж собой разделили, а теперь не знаем, что делать...
— Знаете,— смеюсь я.— Вы все правильно сделали! Так свободно и живите. Советуйтесь между собой — никогда не ошибетесь. А за приглашение спасибо, только не можем мы остаться долго в вашем селе, наш путь дальше лежит. Впереди новые сражения.
С первыми лучами солнца мы снова вышли в похо/;
К полудню перевалили через небольшой хребет, и перед на ми раскрылась Эсфераинская долина, необыкновенно красивая, вся в зелени садов и полей, залитая щедрым иранским солнцем.
А вскоре мы вступили в мой Киштан.
...Ах, Киштан — соловьиное место! Разве есть на свете место лучше того, где бегал ты босоногим мальчишкой, где сделал первые открытия большого и сложного мира — пусть совсем незначительные, но свои?.. Здесь я впервые узнал, что жизнь совсем не так прекрасна, как казалось мне, малолетнему, и это было мое первое открытие, оставившее в мальчишеском сердце неизгладимый след. Вдруг мне открылась непреложная истина: одним на земле живется очень вольготно, а другим— невыносимо плохо. И к этим «другим» относились мы, наша семья... Здесь я узнал, что такое голод и что такое несправедливость, когда земиндар Ходжи-Аманула прогнал нас со двора. Я верил в могущество и справедливость аллаха и вдруг услышал из уст отца исступленный крик, обращенный к всевышнему: «Палач и губитель рода человеческого, зачем ты нас сотворил?!» Тогда я, конечно, и не догадывался о том, что спустя много лет мне придется исправлять дело рук божьих...
Перед нами лежал Киштан, страна моего детства, знакомая до мелочей. Но что-то было в нем новое, и я сразу не понял, что именно. И вдруг у меня радостно застучало сердце— над киштанским минаретом развевалось красное знамя.
— Смотри,— сказал Пастур, подъезжая ко мне,— твои земляки встречают тебя!
И верно — толпа киштанцев стояла у входа в село, и двое мужчин держали крупного барана, готовые принести его в жертву ради дорогих и желанных гостей.
Подъехав к ним, я соскочил с коня и, не в силах сдержать радости, сказал взволнованно:
— Салам, дорогие мои, рад видеть вас! Здравствуйте!..
Ко мне кинулась двоюродная сестра Лейла, которую я едва узнал— так изменилась она за эти годы.
— Гусо, родной мой,— говорила она, все время оглядываясь, гордясь мною и приглашая всех остальных присоединиться к ее радости,— я сначала не поверила, что ты командир... думала— другой Гусейнкули, но мне говорят: это он, твой брат, который разбойничал по садам, когда был мальчишкой и мы драли ему уши!..
Она смеялась и плакала, и была счастлива.
— Смотри, а это твой дядя Исмаил,— показала она на совершенно седого мужчину.
Шагнув мне навстречу, дядя тоже обнял и поцеловал меня.
А я растерянно оглядывался, узнавая все новые и новые знакомые лица и с горечью замечая перемены в них. Как летит время!
Но грустить мне не дали. Молодежь окружила, затормошила, засыпала вопросами.
Перешагнув через лужу бараньей крови, мы гурьбой пошли в село.
— Гусо, ты теперь начальник, скажи: можем мы вступить в революционную армию?
Я уже не раз слышал этот вопрос, и всегда он смущал меня.
— Мы рады каждому, кто хочет воевать за дело революции,— ответил я.— Но... пока у нас мало оружия. Если бы у вас было свое... Через некоторое время мы сможем вооружить вас, но сейчас...
Кто-то громко вздохнул.
— Эх, откуда же у нас винтовки или сабли?..
— А вы не отчаивайтесь, — вступил в разговор наш новобранец Мамед.— У меня вот вовсе ничего не было, сельчане мне коня дали, хоть и старого, а на первое время сойдет. А что до винтовки или сабли, так я в первом же бою обзаведусь.
— В Миянабаде мы решим этот вопрос,— сказал я.— Добровольцев снабдим всем необходимым. В этом можете не сомневаться.
— Так мы прямо в Миянабад к вам и придем!— крикнул один из парней.— Завтра ждите, а то нам пешим за вами не угнаться.
Задерживаться в Киштане мы не могли: надо было спешить в Миянабад и, кто знает, может быть предстояло вступить в бой... Все мы думали об этом, покидая гостеприимных моих земляков. Еще в Боджнурде нам сообщали, что Миянабад охраняют головорезы старшины рода ми-ланлу Мухамеда Ибрагима-хана Музаффар-ос-Солтана. И вот теперь я с нетерпением ждал возвращения разведчиков, чтобы иметь представление об обороне города. Но разведка вернулась и, к нашему удивлению, сообщила, что Миянабад оставлен противником... даже арк пуст.
Когда показались городские стены, я поднес к глазам бинокль. Сколько раз вот с этого холма я любовался Мия-набадом, когда носил почту, и вот снова он передо мной. Городские ворота широко