торгующее производными ценными бумагами на поставки природного газа, продолжало приносить существенную прибыль. Кроме того, в Enron работали лучшие люди отрасли, закончившие ведущие университеты и обладающие выдающимися творческими способностями. И все же система приписок привела к тому, что компания регулярно принимала ошибочные инвестиционные решения, которые и съели все ее ресурсы.
Менеджмент и исходные акционеры компании были заинтересованы любой ценой поддерживать рост курса ее акций, чтобы успеть реализовать свои опционные контракты и продать свои акции близоруким инвесторам по сверхоптимистичным ценам, пока обман не раскроется (или до того, как какой- нибудь из «маниловских» проектов вдруг принесет огромную прибыль).
В конце каждого квартала менеджеры «управляли» отчетами так, чтобы — только на бумаге — превзойти ожидания инвесторов. Так и возникла система «структурированных финансов», когда под каждую сделку создавались внебалансовые «инструменты специального назначения», резко снижающие возможность выяснить реальное положение дел. За три года финансовый директор Энди Фастоу зарегистрировал 3000 компаний (включая более 800 офшорных).
В конце концов, высший менеджмент уже и сам не мог определить, принесет ли данная сделка прибыль или нет. Это хорошо понимали руководители подразделений, которые предлагали все новые проекты (например, расширение изначальной бизнес-идеи за счет новых отраслей и территорий — водоснабжения, электричества, широкополосных коммуникаций, выхода на иностранные рынки). В подавляющем большинстве этих проектов реальная вероятность успеха была ниже приемлемой, однако чудеса финансовой отчетности позволяли докладывать о хороших результатах и получать доход от реализации опционов. Несколько руководителей с треском провалившихся проектов реализовали опционы и акции на десятки миллионов долларов каждый.
Предприниматели, не понаслышке разбирающиеся в проблеме оптимизации налогов, зададут закономерный вопрос: почему же Enron и подобные ему компании не перешли на двойную бухгалтерию, используя один набор документов для внешней отчетности, а второй — для управления компанией и создания стимулов внутри корпоративной иерархии?
Оказывается, приписки, нацеленные на завышение стоимости компании, существенно отличаются от схем сокрытия доходов от налогообложения. Уклонение от налогов автоматически согласует стимулы всех сотрудников, связывая их круговой порукой без потери внутренней эффективности. Если какое-то подразделение добивается успешных результатов и получает зарплату в конверте, у него нет причин доносить в налоговую инспекцию.
В Enron же приписки были нужны для того, чтобы выдать плохие результаты за хорошие. Нужно было обеспечить молчание именно тех подразделений, чьи результаты были завышены, иначе они могли начать задавать неприятные вопросы. Не случайно знаменитое письмо вице-президента Шеррон Уоткинс о проблемах Enron начиналось с фразы: «Те из нас, кто не разбогател в последние годы…».
Утечка информации о приписках могла привести к резкому падению курса акций компании и лишить высшее руководство многомиллионных доходов. Поэтому менеджмент предпочитал закрывать глаза на провалы подчиненных, вознаграждая их за отчетные, а не реальные достижения. Это выразилось в распространении краткосрочных опционов по всем уровням корпоративной иерархии. Независимо от реального положения дел все ключевые сотрудники были кровно заинтересованы в том, чтобы инвесторы продолжали верить в сверхъестественные доходы Enron. Система приписок расползлась по всей компании, уничтожая стимулы и разъедая стоимость.
К сожалению, Enron конца 90-х гг. удивительно напоминает не только некоторые российские корпорации, но и саму систему государственной власти, сформировавшуюся в России в последние годы. Посредники американского фондового рынка — аудиторы, рейтинговые агентства, инвестиционные аналитики — не выполнили свои функции честного, непредвзятого контроля над действиями менеджеров Enron. Так же и в России: отсутствие свободных выборов и независимых СМИ, подконтрольность всех ветвей власти одному центру не позволяют контролировать действия бюрократов.
Российские избиратели — акционеры корпорации «Россия» — не могут получить информации о реальном положении дел. Телевизионная картинка, как и отчетность Enron, показывает, что нет поводов для беспокойства. В случае с Enron подавление всех каналов подотчетности привело к потере управляемости. Эта же угроза нависла и над российской властью. Что бы ни делали отдельные чиновники или подразделения госаппарата, высшее руководство вынуждено признавать их успехи. У него не осталось независимых от бюрократии оценок ее деятельности, поэтому создать работающую систему стимулов невозможно.
Если не возродить институты прозрачности и подотчетности бюрократии обществу, то в ближайшем будущем Россия превратится в страну со счастливыми избирателями и неэффективным правящим классом, медленно, но верно упускающую свой шанс догнать развитые страны. Мы удвоим ВВП на бумаге, но опыт Enron не оставляет надежды, что мы удвоим его на самом деле.
Американские инвесторы в конце концов вынесли вотум недоверия руководству Enron, проголосовав ногами. В отличие от них нам некуда бежать. Значит, следует добиваться подотчетности нанятых нами менеджеров.
Миф 30
Можно создать эффективный «рыночный социализм» — экономику с государственной собственностью и конкурентными рынками
Какая экономическая система формируется в России? С одной стороны, на словах высшие руководители страны не подвергают сомнению основные принципы рыночной экономики. С другой — все больше и больше коммерческих компаний переходит в собственность государства, да и остающиеся крупные собственники стараются следовать указаниям чиновников и политиков. Возможна ли рыночная экономика с преобладающей государственной собственностью? Экономику, в которой основными предприятиями владеет государство, но цены определяются конкурентными рыночными механизмами, называют «рыночным социализмом». Теоретически такая система должна быть столь же эффективной, что и капиталистическая, но на самом деле рыночный социализм — это всего лишь утопия. Государство не может удержаться от вмешательства в работу рынков, ограничить конкуренцию, использовать принадлежащие ему активы в политических целях; а отсутствие частной собственности не позволяет создать эффективные стимулы для отдельных компаний.
Сто лет назад итальянский экономист Энрике Бароне доказывал, что эффективный рыночный социализм теоретически вполне возможен. Государство просто должно вычислить функции спроса и предложения и установить те же цены, что и рынок. После этого Людвиг фон Мизес и Фридрих Хайек указали на абсолютную нереалистичность этой модели, поскольку Госплан в принципе не может собрать необходимую для решения этой задачи информацию и, следовательно, неизбежны дефициты одних товаров и перепроизводство других. Однако этот (провидческий!) аргумент не разубедил поклонников рыночного социализма. В 1936 г. польский экономист Оскар Ланге подробно описал, как построить эффективный рыночный социализм. Социализм Ланге не просто не уступает рыночной экономике, он существенно лучше — государство может предупредить появление монополий и справиться со всевозможными недостатками рынка, связанными с экстерналиями и предоставлением общественных благ. Государство определяет правила поведения менеджеров госкомпаний так, чтобы они не уступали в производительности частным предприятиям.
Как ни странно, замедление экономического роста в социалистических экономиках (в том числе и относительно «рыночных» Венгрии и Югославии) и даже распад СССР и СЭВ не убедили сторонников идеи рыночного социализма в ее безнадежности. Более того, в конце 80-х гг. дискуссия развернулась с новой силой. Несколько ведущих экономистов предложили воспользоваться ситуацией в начале переходного периода и попробовать реализовать модель рыночного социализма в чистом виде — построить конкурентный рынок, но оставить средства производства в государственной собственности. Интересно, что в начале 90-х гг. эти предложения были отвергнуты не только разочарованными в социализме странами
