Мы протиснулись в самый дальний угол, в гущу крутоплечих пиджаков и пахучих волос. В это время резанул звонок.
Толпа редела, унося гул. Мы кинулись из буфета, на бегу вытирая губы.
Во втором действии музыка и фигуры на сцене начали в мерно гудящей круговерти то удаляться, то лететь прямо в глаза. Андрей толкал в бок, показывал глазами на глядящих в нашу сторону дембелей…
Потом я покосился на него и увидел, как со слепленными глазами он клонится вперед…
…Автобус выскочил из огней города и покатил по дробной от мороза дороге. Вайсбард ехал в другом… Кругом блестели глаза, гогот и крики взрывались со всех сторон:
— Ух, как она поглядела! Ты ж видал, видал же…
— Глаза — во! Ж… вот такая! Вот бы я ей…
— А Вайсбард раз меня за рукав, по карманам хлоп-хлоп — ни хрена!
— Адрес дала! Возле Птичьего рынка… Кто-то гудел, завывая на одной ноте:
— Домой когда-а-а?!
В черном окне мелькнули далекие огоньки — полк. Далеко еще.
А за стеклянной перегородкой пела Пугачева:
Наконец приехали. Парадки с плеч, в хэбэ построились возле коек. Дежурный торопливо читал список вечерней поверки. Вайсбард, заложив руки за спину и прикрыв глаза, слушал. Когда прозвучало последнее «я», он не спеша вышел на середину.
— Ну что ж, вижу, отдохнули вы хорошо. Кое-кто даже слишком хорошо. Но… — Вайсбард поднял руку, вперил в потолок палец. — К сожалению, невозможно сделать так, чтобы всем без исключения было хорошо. Легче всем сделать плохо. — Ну что еще такое? Глаза уже сами собой закрываются, голос замполита доносится рывками. — Морев, Дягилев, Магомедов, Яровой, выйти из строя.
Названные вышли. Вайсбард показал на них рукой:
— Вот эти вот, ваши товарищи, я извиняюсь, плевать хотели на ваш покой, и на то, что завтра всем предстоит боевая служба, и… — Вайсбард оттянул уголок рта. — И напились как свиньи! Дежурный!
— Я! — бряцая штык-ножом, подбежал дежурный сержант.
— Открывайте ружпарк.
Дежурный открыл решетчатую дверь, и Вайсбард, отходя задом к стене, бросил отрывисто:
— Взвод, в ружье!
Загрохотало — и как ураганом смело строй, а вслед летело:
— Снаряжение полное боевое! Строиться у выхода!
Выскакивали из ружпарка и бросались вниз по лестнице, вылетали в резкую черную ночь. На бегу я увидел, как Морев, накидывая на себя вещмешок, торопливо говорил глядящему в потолок замполиту:
— Товарищ майор, за что весь взвод?!
— Уберите вашу пьяную морду, — отвечал тот. — Сейчас мы наденем на нее противогаз.
Взвод бежал по заледенелой дороге, пронзенный фарами; Вайсбард ехал сзади на комбатовском уазике.
В черном воздухе стоял частый стук сапог о мерзлую землю, да слышалось громыхание снаряжения и дыхание. Впереди в свете фар сверкали ремни бегущих, и клубился пар над прыгающими вверх-вниз головами.
Уазик, взрывая снег, стал обходить бегущих — Вайсбард, приоткрыв дверцу, крикнул:
— Газы!
— Сука! — прохрипел кто-то рядом, с хлестким звуком выдергивая противогаз из сумки. Ныряя лицом в холодную резину, успеваю заметить крикнувшего. Это Андрей…
После марш-броска в два часа ночи Вайсбард наконец объявил отбой.
Скрипели ворота, ломая выросшие за ночь сосульки; искрил огоньками гудящий шлюз и звучало: «Перрвая пошла!.. Втораая…» — одна за другой отделялись от темной массы «пятерки», скрипели сапогами по снегу…
Уехала «Консерватория» — теперь наш караул занимал места в оцеплении, к воротам пятились задом пустые фургоны. Вновь заскрипели ворота… Стоявший рядом ДПНК, пухлолицый офицер, крикнул кому-то в шлюз:
— «Детский сад» давай! Шлюз залило новой массой заключенных.
— Первая пятерка пошла! — звонко скомандовал начкар — молодой прапорщик с щепоткой усов над белыми зубами. Но те, к кому он обращался, не двинулись с места и закричали в ответ:
— Валенки пусть дают, в сапогах сам езжай! Начкар посмотрел на ДПНК, тот подошел к кричавшим и махнул рукой, чтобы замолчали.
— При десяти градусах валенки не положены, — сказал он. Когда зэки опять загалдели, схватил одного из них за рукав: — Кому тут валенки? Тебе?! Человека убил и еще валенки спрашивает! Работать надо, вину свою искуплять!
— Работать! Да я тяжелее сиськи ничего в руке не держал!
— Давай, жулики, вперед, — бодро говорил начкар, когда погрузка возобновилась.
Зэки один за другим карабкались на машину. ДПНК стоял и покрикивал:
— Шевелись, шевелись! Что так невесело? Представьте, что магазин берете…
Когда погрузка в первую машину закончилась, из ее темного нутра прилетело хрипатое:
— Тебя не мама родила — тебя ж пидор вытужил, когда этапом шел!
Дежурный под смех конвойников затряс кулаком в черной перчатке. В машине мне показали, поднеся к решетке, крохотное серебристое распятие на цепочке:
— Командир? Две пачки чая…
Я косился на поблескивающего Христа за решеткой: он покачивался на цепочке-паутинке, зажатой в густо татуированной руке. Я впервые так близко видел зоновскую поделку, о которых слышал каждый день и иногда видел их торопливый блеск в руках дедов; знал, что у каждого из них есть «свои» зэки для этих дел и что дела эти — связь с осужденным…
Я помотал головой — нет чая — перед глазами закачался серебристый тоже полумесяц с малюсенькой звездочкой внутри.
Я разглядывал полумесяц, стараясь не поворачивать головы, косил глаза: сзади ехала другая машина, в кабине которой — Войтов. Зэк сообразил, что толку от меня не будет, — полумесяц, последний раз сверкнув в напирающих сзади фарах, исчез.
За стеклом кабины едущей сзади машины смутно виднелись лица шофера и Войтова. Вроде бы ничего…
— Сержант! — закричал над ухом зэк, так что я вздрогнул. — Спит у тебя шофер, ты его нет-нет — прикладом подмолоди[10]!
Смех загулял по темноте.
— Журавлев поехал сегодня? — спросил я крикнувшего. Пятно его лица маячило наискосок.
— Это какой? С четырнадцатого отряда? — отозвалось лицо.
— Закрыли его, земляк… — К решетке приблизилось другое, исполосованное морщинами лицо. — В ШИЗО[11] — кинули на десять суток.
— За что?
— Козла поколотил. А что, он тебе принести что-нибудь должен был? Нет? А что тогда?.. Если что ты ему передать хочешь — это можно, как раз сегодня в ШИЗО свои ребята дежурят…
— А завтра? — спросил я, хотя не знал, где я завтра смогу найти чай или хотя бы курево. Но все- таки…
— Завтра будет поздно.
