тишина.
— По-оолк!.. Смирна! — прогремело в ясном воздухе. Напряглись локти справа и слева от меня. — Напр-ра-во! — Два четких единых звука — полк выполнил команду, приготовился к следующей. Все до единого приготовились к одной команде…
— В колонну по четыре… Равнение на середину… С места строевым… шаго-омм… ммарш!
Грянул пронзительно оркестр, грянул с надрывом «Прощание славянки» и — колыхнулась, двинулась громада!
И опять какой-то неописуемый восторг обуял меня всего. Ах, этот миг, ожидая нужного, единственного момента, шагаешь, шагаешь на месте, слыша нарастающий грохот вокруг, и… рраз — пошел, пошел вбивать сапог в упругий бетон! И не было уже мыслей о том, что было утром, о разорванном блокноте — никаких мыслей не было, а была только бескрайняя музыка, тугие плечи — слева и справа, затылки впереди и восторг…
Потом были политзанятия.
Вайсбард, стоя у развернутого на доске мира, рассказывал, что там творится.
«…Пентагон… Военные базы… империализм… Крылатые ракеты… Пентагон… Военные базы…» — наполняло свежую от мороза голову. А потом — совсем другим голосом:
— Вот вы говорите: дембель неизбежен, как крах империализма… А? Так вы говорите?
Смешки забегали по классу.
— А я, — поднял указку замполит, — скажу другое: дембель под угрозой, пока существует империализм!
— Га-га-аа!.. Го-го-го-а!..
— Тихо! — Указка щелкнула по столу. — Нам сейчас не до шуток…
«…Пентагон… договор ОСВ-2… крылатые ракеты… переговоры… Пентагон…»
— Батальон, в ружье-о! — донеслось снизу.
…Капитан Соловейчик, начальник штаба, выключил секундомер, буркнул:
— Три минуты, сорок секунд. Плохо.
Оглядел отяжелевший от снаряжения строй, что-то бормотнул стоящему рядом Седякину. Он очень мало говорил.
Взводный объявил нам, что мы, взвод, заступающий вечером на жилую зону, едем на стрельбы. Прямо сейчас.
Приглашали к автопарку. Начштаба и взводный исчезли в домике КПП, а мы остались ждать.
Курили. Молчали. А что говорить. Если поедем прямо сейчас, успеем поспать положенные два часа, а нет — то… Седякин два раза выходил, говорил: «Подождите, сейчас, сейчас…»
Пришел солдат из автороты, спросил, чего мы ждем. Как раз в это время опять выглянул взводный.
— Товарищ лейтенант, не будет машины на стрельбы, я — за продуктами, — сказал ему водила и хотел пройти в автопарк.
— А ну постой, — взял его за рукав Седякин. — Кто распорядился?
— Командир роты сказал. Каймаков, — дернулся тот. Но Седякин еще крепче защемил его рукав и начал налезать на него лицом с белесыми ресницами.
— Кто такой Каймаков? Кто такой Каймаков, я спрашиваю! — затряс он солдата.
— Да отпустите! Не поеду я на стрельбище, у меня тормоз не работает! — Водила вырвал руку.
Дверь КПП открылась и высунулся Соловейчик, с уже сдвинутыми к переносице бровями.
— В чем дело, солдат?
Солдат начал объяснять, Седякин перебивал его, повторяя:
— Кто такой Каймаков? Кто такой Каймаков?
— А, ч-черт! — сказал начштаба и скрылся. Водитель шмыгнул в ворота автопарка.
— Назад! — крикнул взводный. И плюнул.
Взвод стучал сапогами, бряцало снаряжение.
— Где водитель? — показался Соловейчик полностью. — Заместитель распорядился дать машину нам.
Взводный пошел в автороту искать лейтенанта Каймакова.
Стук сапог усиливался.
Минут через десять показались Седякин с командиром автороты. Они размахивали руками и что-то говорили друг другу.
— Товарищ капитан, — обратился командир роты к собирающему брови Соловейчику, — зампотыла распорядился ехать за продуктами.
— А где спецмашина? — наклонил голову вперед начштаба.
— На ремонте. Зампотыла сказал…
— У меня приказ заместителя командира полка, — отрубил Соловейчик. — Отдайте распоряжение вашему водителю.
— Пусть заместитель командира сначала отдаст распоряжение зампотыла — устав вы знаете не хуже меня. — Лейтенант лихо козырнул, собираясь уйти.
— Заместитель выехал, я вам русским языком объясняю: у меня приказ!..
— И у меня приказ!
— А, черт!
Соловейчик пошел в штаб.
Мы стучали и стучали сапогами, выбивая искорки тепла. Каски поседели от инея, и, когда кто-то с кем-то сталкивался, они тонко звенели.
— Становись! — скомандовал Седякин, выходя из КПП. — Погреемся пока…
Греться пошли на плац. Шагали, пока не вернулся начштаба. Оборвалось: «Как дорог край березовый…» — начштаба приказал идти к автопарку.
Пришагали обратно. Встали… Опять послышался стук сапог.
Наконец подъехал автозак, и начштаба скомандовал:
«К машине!»
Вернулись уже затемно. Скинули покрытое хрустящей коркой снаряжение: автозак до полигона не добрался — увяз в снегу — и до места двигались пешим порядком. Мокрые портянки жгли ноги, но поменять их не было времени, развод караула и так задержался на двадцать минут. Об этом объявил, постучав пальцем по стеклу часов, разводящий, лейтенант из штаба.
И — начал осмотр караула. Лейтенант подходил к одному, другому, бросал беглый взгляд — те бежали в батальон: грязные подворотнички, тусклые пряжки, нет пуговицы…
— Товарищ лейтенант, — подал голос начальник караула, — они только со стрельбища.
— Это меня не касается, — ответил лейтенант, подходя к следующему. — Солдат должен успевать все.
Отправив десятого, разводящий объявил, что караул к несению службы не готов и разводить нас он не будет.
— Да они даже не спали! — выступил вперед начкар.
— Товарищ прапорщик, встаньте в строй, — скучным голосом сказал лейтенант. И отвернулся.
От батальона кто-то, размахивая руками, шел в нашу сторону. За ним виднелись еще несколько робких фигур.
Это был комбат. За его спиной шли отправленные разводящим.
Лицо лейтенанта стало вовсе неподвижным.
Комбат козырнул ему, начал что-то говорить, показывая рукой в сторону штаба. Лейтенант смотрел мимо него.
Аржаков говорил все громче, долетали отдельные слова.
— Что вы себе позволяете, товарищ майор! — вдруг громко сказал лейтенант. И посмотрел Аржакову в лицо. Он был из штаба полка и заступал дежурным по части — ему позволялось многое. — Я буду писать рапорт командиру!
— Да плевать я хотел на ваш рапорт! — заорал комбат. Лейтенант даже откачнулся.
