Чтоб всегда на колёсах были…
— Понял! — развеселился «каскадёр», которого хлебом не корми, только поставь какую-нибудь задачу с прибабахом. — И прочешем окрестности, дороги. Заодно посмотрим, не рыщут ли «духи мёртвых».
Прежде чем вернуться в свой коттедж, Воробьёв помялся на улице, продумывая линию поведения с Капитолиной, отработал основные положения и после этого толкнул дверь. Холод, наконец, достал самого нутра, и его поколачивало. Прыгающей походкой он хотел проскочить в свою комнату, но в коридор выглянула Капитолина.
— Ужин готов, Воробей! Я жду тебя!
Внезапная фамильярность его покоробила — он с детства не терпел своей фамилии из-за постоянного прозвища, — но тут сделал вид, что ничего не заметил.
— О, прекрасная Дара! Подавай скорее на стол!
— Что это с тобой? — между тем насторожилась она.
— Что? На улице снег, промок…
— Я не об этом. Отчего ты стал лукавить?
— Лукавить?.. Это от голода!
— Смотри, Воробей, — она погрозила пальчиком. — При мне будь таким, какой есть. Иначе не стану кормить.
— Почему — Воробей? — обиделся он.
— Потому что похож. И совсем нет оснований обижаться! Я тебе даю гордое прозвище!
— Гриф — гордое прозвище.
— А врабий, как называли эту птицу в древности? — засмеялась Капитолина и стала читать наизусть: — «Запоёт врабий — и взойдёт солнце, заверещит врабий — час полуденного гимна возвестит, а во след ему всякий гой руки воздымет, дабы источилась благодать в его сущность, но заплачет врабий, и мы слезой умоемся, ибо замирает в час ночной живая и неживая материя…»
— Это про меня? — усаживаясь за стол со странным чувством нереальности, спросил Воробьёв.
— Это про птицу, живущую исключительно по движению солнца, — пояснила Капитолина, украшая зеленью блюдо с чем-то дразняще-вкусным. — Знающим её язык не требуются часы. Птица, отбивающая время.
Он взял вилку, занёс, чтобы ковырнуть содержимое большой тарелки, и не успел: в комнату ворвался Кутасов.
— Володя!.. Выйдем, разговор есть!
Глаза его рыскали по сторонам, но видели лишь женщину в комнате.
— Что там? — привстал Воробьёв.
— Он пришёл сказать, что пленных в подвале нет, — спокойно сообщила Капитолина. — И что охранники несут полный бред и, видимо, с сильного похмелья.
Теперь они оба неприкрыто уставились на женщину, ожидая продолжения, чтобы принять какое-то решение или хотя бы что-то понять.
— Но всё в порядке, — после паузы сказала она. — Охранники были трезвыми, а пленных выпустил Гриф. Садись и ты, витязь. Я знала, что придёшь, и сготовила на троих.
Они насторожённо и мрачно переглянулись, после чего Воробьёв положил вилку и встал.
— Вот что… Капитолина! Я вынужден тебя пока… изолировать.
— В подвал? — спросила она с готовностью.
— Придёт Арчеладзе — пусть разбирается!
— Резонно. Жаль только, готовила, готовила, а вы есть не стали.
— Иди вперёд.
— Можно, я возьму плащ, Воробей? — попросила она. — Там холодно.
Он сам подал ей суконный плащ с серебряной пряжкой на плече, проверил содержимое сумочки — женские безделушки. В том, как она безропотно повиновалась, Воробьёв почувствовал новый подвох и засомневался, правильно ли он делает, засаживая Капитолину в камеру-одиночку, где сидел некий Страга, также исчезнувший с пленными.
Закрывая дверь, в последний миг он заметил очаровательную улыбку её, словно говорящую — нам и здесь будет хорошо…
Арчеладзе не возвращался. Кутасовские бойцы несколько раз прочёсывали окрестности обсерватории и уже заполночь снарядили трофейный бронетранспортёр для поиска на дорогах. Появляться на миротворческой технике, хоть и измазанной грязью, в ночное время было рискованно: наверняка по сербской территории рыскали спецслужбы в поисках археологов, но делать было нечего, другого транспорта не найти. Под утро наткнулись на сгоревший джип, который ещё слегка дымился и был тёплый. Об этом доложили на базу, ради порядка, однако, едва услышав такое сообщение, Воробьёв ощутил, как деревенеют ноги. Он дал задание Кутасову обследовать место происшествия, и когда получил информацию, что в канаве видны следы борьбы и найдена камуфляжная куртка, прожжённая во многих местах и, судя по размерам, могущая принадлежать Арчеладзе, когда, следом, обнаружили затоптанную в грязь пилотку офицера морской пехоты США, — у Воробьёва на минуту замерло сердце.
Он ещё пытался доказать себе, что полковник оказался жертвой отлично проработанной операции «Арвоха», и сейчас захвачен его службой безопасности и что Капитолина послужила своеобразным раздражителем, заставила его уйти с обсерватории под каким-то предлогом, заманила в засаду, но аргументы были слишком натянуты и слабы, чтобы поверить в такую версию.
Ответ казался невероятным: Капитолина знала или видела всё происходящее на дороге.
— Ухожу в свободный поиск, — сообщил своё решение Кутасов. — И ухожу со связи. Боюсь радиоперехвата.
И на несколько часов как сквозь землю провалился.
Воробьёв почувствовал зверский голод, съел остывший ужин и, переборов себя, пошёл в подвал сгоревшего коттеджа. Какого-то особого плана не было, сам не знал, зачем идёт: то ли допросить с пристрастием и вывернуть машинисточку-Дару наизнанку, то ли покаяться и спросить, где теперь находится Арчеладзе.
Охранник лежал на полу, раскинув руки, возле двери, вероятно, открытой самим же: из скважины торчал ключ. Камера оказалась пустой, в свете фонарика мелькнула большая рыжая крыса, не найдя выхода, забилась между стен, потом куда-то с писком исчезла. Воробьёв склонился к охраннику, осветил лицо и только теперь понял, что он спит! Спит, подлец, с блаженной улыбкой и затаённым поверхностным дыханием, словно очарованный сновидением.
Воробьёв посидел на корточках у его изголовья с неотвязным чувством ожидания удара в спину, затем поднял автомат охранника и с силой пнул его в бок…
Замок открывался осторожной рукой, и поскольку не слышно было присутствия человека за дверью, кто-то явно намеревался войти в погреб внезапно и застать узников врасплох.
Стало ясно: не успеть перерезать верёвки на ногах, не хватит десятка секунд, потому что ключ уже сделал второй оборот, и сейчас массивная деревянная дверь отлетит в сторону. Арчеладзе зажал в пальцах осколок стекла и лягушачьим прыжком достиг косяка, спрятался за его выступ. Думал об одном — резать или просто бить кулаком, как только в проёме появится цель. Решил бить. Стеклянный осколок — не слишком надёжное оружие.
Джейсон стоял наготове с другой стороны двери — понимали друг друга без слов и даже знаков.
Ключ повернулся в последний раз и всё стихло. Прошло пять секунд, десять — никто не появлялся. Арчеладзе переглянулся с союзником и с силой рванул на себя дверь. На площадке за порогом и на лестнице, ведущей из погреба, никого не было.
А из скважины торчал увесистый ключ — тот самый, которым корчмарь отпирал замок, когда приходил в первый раз.
Неуклюжими скачками на четвереньках полковник поднялся наверх и тут, на последней ступени, запорошённой снегом, увидел отчётливый след женского сапожка. В одну сторону и в другую. Он толкнул наружную дверь — снег на улице уже растаял и остался лишь здесь, на лестнице, занесённый сюда сквозь щель притвора.
— Что там, Эд? — не выдержал заминки пехотинец.
