Я устраиваю ей разнос:
— Ма, ты совсем ничего не соображаешь. Зачем ты пришла? Я же тебе сказал…
Она бросается мне на шею, и остаток моих протестов теряется в мехе ее лисицы. Сколько я себя помню, зимой на ее плечах всегда был этот лис. Он мой старый приятель. У него забавный вид с этой острой мордочкой и стеклянными глазами. В детстве я называл его Альфредом.
— Неужели ты думал, что я упущу случай тебя обнять, малыш?
— Но это опасно!
— Какая опасность может грозить матери, которая хочет увидеть сына?
Она у меня замечательная. Мое сердце оттаивает.
Она кладет чемодан на кровать:
— Куда ты собрался? — спрашивает она.
— Ну…
— Кажется, ты еще не определился с выбором направления…
— Понимаешь, ма…
С ума сойти, как я могу спасовать перед матерью. Как мальчишка.
— Ну, — вздыхает она, — раз ты не хочешь говорить, я не настаиваю. Где твои вещи? Я уложу их в чемодан, а то ты навалишь все кучей, я тебя знаю.
Жестокий удар
— Не стоит, ма. Сначала мне надо купить вещи…
— Даже не думай! — восклицает она. — У тебя дома два совершенно новых костюма. Я за ними съезжу
Тогда я решаю ввести ее в курс дела. Открываю чемодан, нагибаюсь и достаю из-под кровати сами знаете что… Фелиси округляет глаза, как будто ей принесли на блюде голову Адольфа, обложенную петрушкой.
— Не падай в обморок, ма. Это не ребенок, а мерзавец карлик, пытавшийся этой ночью убить меня.
Я ей рассказываю о покушении, жертвой которого стал.
— Понимаешь, — говорю я в заключение, — мне совершенно необходимо вынести его из гостиницы, не привлекая внимания. Я подумал, что этот чемодан мне прекрасно подойдет.
Говоря, я укладываю в него карлика. Как по нему сделано! Иной гроб не так подходит своему владельцу!
— А теперь убегай!
Я ее целую, и она без возражений уходит. Она совершенно потрясена, бедная.
— Будь осторожен! — умоляет она на прощание.
Немного подождав, я тоже выхожу из своей каморки.
Когда я прохожу мимо стойки, старая грымза меня останавливает.
— Вы знаете, что вчера вечером вас спрашивал друг? Такой совсем маленького росточка.
— Да, знаю.
— Он попросил дать ему комнату рядом с вашей,
— Да, да. Он ушел утром.
Она недоверчиво смотрит на меня.
— Но я никуда не отходила. Я бы его заметила…
— Он ушел тайком. Это его любимая шутка. Что вы хотите, при его уродстве надо хоть как-то развлекаться.
— Конечно, — соглашается она, промокая слезу. — Вы оставите номер за собой?
— Естественно.
Я быстро сматываюсь. Куда бы мне деть груз? Не могу же я разгуливать, имея в чемодане такое содержимое. С другой стороны, я не хочу избавляться от него сразу, потому что он может мне пригодиться.
Самое лучшее найти другую гостиницу и оставить чемодан там. Я сказал старой грымзе, что оставляю номер за собой, но это туфта! Я это сделал только затем, чтобы сбить со следа остальных «кенгуру», которые обязательно станут искать своего лилипута.
Я сажусь в метро и в районе Биржи нахожу приличный отельчик, где оставляю свой переносной катафалк, предварительно тщательно заперев его на ключ.
Узнаю время: около полудня. Надо пошевеливать задницей, если я хочу организовать свой маленький номер. Действовать надо аккуратно и методично.
Я смотрю на себя в витрине шляпного магазина и корчу гримасу, которая может служить рекламой таблеток от запора. Моя скула распухла и блестит, как баклажан; нос, как у Джоя Луиса. Здорово этот урод разрисовал мне физиономию!.. Сейчас, на холоде, отдельные фрагменты начинают принимать тревожащие пропорции. Сегодня даже думать нечего кружить голову девчонкам, потому что у них будет веский довод послать меня подальше… Меня это огорчает, поскольку в четыре стрелка с этой сукиной дочерью Гретой. Она помрет со смеху, увидев, что мой нос похож на нос гиппопотама.
Ну и ладно. Слава богу, такой парень, как я, имеет и другие аргументы, кроме внешности.
Я иду звонить Бравару. Это мой друг… Когда-то я оказал ему обалденную услугу, и он готов стать кофейной мельницей, если это может доставить мне удовольствие.
— Вот это да! — радостно кричит он. — Это вы, господин комиссар? Что я могу для вас сделать?
Прежде чем вы узнаете о нашей беседе, должен вам сказать, что Бравар работает на радио звукоинженером.
— Старичок, — говорю я ему, — мне в кратчайший срок нужно ни больше ни меньше как звукозаписывающее оборудование. Я бы хотел, чтобы эта штука была все-таки поменьше паровоза, потому что собираюсь установить ее в моей комнате. Есть у тебя такая?
Он отвечает, что, конечно, есть. Он даст мне один из аппаратов, с какими ходят брать интервью дома, и притащит его сам.
Я даю ему адрес гостиницы, потом вызываю парнишку из обслуги этого притона и конфиденциально спрашиваю, не может ли он раздобыть мне бутылочку чего-нибудь приличного.
Он со скорбным видом качает головой и уходит.
Возвращается он с литрушечкой. Должно быть, парень из прихожан синагоги, потому что в коммерции разбирается отлично. Я плачу за бутылку аперитива цену гоночного велосипеда и сразу начинаю с ней беседовать. Мы так хорошо ладим, что к приходу Бравара в ней остается всего половина.
Он тащит такой же здоровый чемодан, как мой, только в нем лежит груз совсем другого рода. Он малый сообразительный. Чемодан заталкивает прямо под кровать, а микрофон прячет в вазу с цветами. Провод искусно камуфлирует.
Бравар мне объясняет, как включать аппарат. Это просто, как делать круги на воде. Я даю ему добить бутылку и говорю, что забрать аппарат он может вечером.
Мы прощаемся, и я иду в ближайший ресторан. Что бы ни случилось, а полдень — время обеденное, и его надо уважать, как своего дедушку.
Глава 18
Придет она или нет?
Этот вопрос извивается в моих мозгах, как разрезанный пополам червяк.
Несмотря на свою садистскую натуру — а может быть, именно благодаря ей, — малышка Грета меня очаровывает. Это первоклассная сирена, с которой я никогда не устану вести большую игру.
Я дохожу по улице Четвертого сентября до Оперы и возвращаюсь к Пам-Пам. У меня начинает кружиться голова: моя киска уже там. А как она прикинулась! Чтобы не смущать меня, явилась не в военной форме, а в ослепительном меховом манто. Если это не норка, то, значит, собака!
