он валится на лужайку. И добрый самаритянин Берю поднимает своего друга на ноги и отряхивает его костюм, наставительно говоря:
– Ну что ты, Пополь, честное слово, уже даже литра не держишь?
– Это тот нашатырный спирт меня подвел, – оправдывается Морбле.
– Но это был не нашатырь, это был кальвадос! – возражает Берю.
– А я тебе говорю, что это был нашатырь, я по вкусу определил.
Берю, который пришел в себя, усаживает своего приятеля в машину, советуя ему проспаться. Потом он возвращается ко мне в гараж, где я приступаю к повторному осмотру. Добиваясь, чтобы я простил ему утреннюю пьянку, Берю вовсю подлизывается. Он задает вопросы, касающиеся орудия преступления... Когда я сообщаю, что речь идет о кирпиче, он хмурит свои мощные брови:
– Ты ничего не замечаешь, Сан-А?
– О чем ты?
– Стены гаража сделаны из кирпича.
– Ну и что?
– А может, он сам ударился башкой о стену и вырубился...
– Он умер, и сам ухитрился выключить свет?
Но моя ирония не нарушает убежденности Ужасного.
– Плакаты были здесь? – спрашивает он, указывая на сверток, лежащий на полу.
– Похоже, что да.
– А до этого они находились в машине?
– Да, sir30!
Верзила погружается в пучины плодотворных размышлений.
– Думаю, что я все понял, приятель. Забавно, как добрый стакан белого вина с утра в придачу к хорошо сдобренному алкоголем кофе приводит мозги в боевую готовность!
– Давай рассказывай! – приказываю я.
– Значит, так. Ляндоффе въезжает в гараж после того, как Мартине открыл ворота и включил свет. Правильно?
– Именно так...
– Ладно. Мартине закрывает за ним ворота. В это время Ляндоффе ставит машину на место, оборачивается, берет сверток с плакатами и бросает его через опущенное стекло из машины.
– И что дальше?
– Сверток длинный. Он ударяется о стену, нажимает на выключатель, и свет в гараже гаснет. Можешь это проверить, парень. Выключатель находится как раз над свертком.
– Правильно. Дальше.
– Дальше Ляндоффе на ощупь выходит из машины, чтобы включить свет. Он плохо рассчитывает движение и ударяется головой о кирпичную стену. От этого он теряет сознание, и его нос оказывается возле выхлопной трубы. Ничего себе амбразия!
– Амброзия, невежда!
– Пусть будет амброзия, если ты так хочешь. Господин несостоявшийся депутат вдыхает ее, и на этот раз – на вечные времена...
Наступает тишина. Он чешет макушку, проводя рукой между тульей и лентой шляпы.
– Что думает об этом большой начальник?
– Все, что ты мне сказал, представляется мне правдоподобным, Толстуша. Выходит, это всего лишь несчастный случай?
– Конечно, выходит! – ликует Верзила. – А для нас одним Преступлением меньше, и это уже хорошо, не так ли?
– Меня беспокоит одна мелочь.
– И что же это-с?
– То, что Ляндоффе не выключил двигатель, когда заехал в гараж. Представь себе, вот человек приехал. Приехал! К тому же еще и разгрузился. И. все это делает, не выключая двигатель! Это меня удивляет, Берю!
– Ну и пусть удивляет, только не выводи меня из себя! – ворчит Король мудаков. – Я прихожу сюда, помогаю тебе разобраться. Я проделываю «восьмерки» мозгами, чтобы вывести из затруднения моего хренового комиссара, а он вместо благодарности не находит ничего лучшего как сказать, что он удивляется!
Он берет меня за руку.
– Хочешь, я скажу тебе как мужчина мужчине?
– Попробуй, мой козлик, я согласен.
– В этот раз – это несчастный случай.
– Откуда такая уверенность?
– Потому что в этот раз, похоже, речь идет о преступлении в закрытом помещении и потому что – ты меня извини! – в преступлени в закрытом помещении я не верю. В романах Тата Грисби, Руа-Викера, Си- мэ-Нона31 такое возможно. Но в жизни этого не бывает, потому что это невозможно.
– А остальные преступления, великий хитрец?
– Какие остальные?
– Два первых преступления. Там ведь речь идет как раз об убийствах, а не о несчастных случаях.
– Согласен, но, смотри, ведь там же помещения не были закрытыми. Никто не видел убийцу, но там были окна и двери. Здесь же обе двери закрыты изнутри! Отсюда и мое заключение: несчастный случай! А теперь, если тебе так хочется, ломай голову над вопросами «почему», «как» и «зачем» он не выключил двигатель, а я лучше пойду сыграю в белот.
Я хлопаю его по плечу.
– Спасибо, Толстый! Я принимаю твою версию о несчастном случае. Ну а если это убийство, то, по крайней мере, руки у меня будут развязаны!
Глава XII
Я сообщаю Старику берюрианские заключения, выдав их за свои. Стриженый их отметает.
– Вы в самом деле надеетесь всучить журналистам подобную ерунду?
– Однако, господин директор...
– А публика, Сан-Антонио, за кого вы ее принимаете? В настоящий момент все кандидаты от Белькомба мертвы, а вы собираетесь пустить щуку в реку! Я вам говорю, что речь идет о серии убийств, совершенных кровавым маньяком! Я хочу получить убийцу! Ведь есть же хоть один убийца во всех этих делах, да или нет?!
– Вне всякого сомнения, есть, господин директор!
Он переходит на крик, от которого лопнул бы страдивариус:
– Так вот, найдите его! И поскорее!
Дзинь! Он повесил трубку. Подать рапорт об отставке в подобный момент не очень пристойно. Так поступил бы трус, но не я. И все же мне хотелось бы написать его на пергаменте и дать его Старику – пусть подавится!
Около двенадцати тридцати, когда я глотаю одно за другим виски в ближайшем от комиссариата бистро, какой-то инспектор сообщает мне, что из Парижа только что звонил Ляплюм. Он вроде бы напал на след человека, звонившего графу в момент его смерти. Он свяжется со мной после обеда. Это известие проливает немного бальзама мне на сердце.
Вновь появляются Берюрье и Морбле. Они выглядят сверх-возбужденными. Морбле, который уже отоспался после своей первой попойки, кажется, вполне созрел для второй. На этот раз они набрасываются на марочный аперитив «Чинзано». Молитесь за них!
– У нас для тебя есть блестящая идея! – объявляет Его Величество.
– Не может быть! – притворяюсь я удивленным. – Две в один день, и ты еще жив?
– Угомонись со своими намеками, это серьезно.
Унтер-офицер вторит ему:
