приключением для господина моего Дон Кихота. Он, наверное, принял бы эти пропасти и подземелья за цветущие сады и дворцы Галианы188 и надеялся бы выйти из мрачных теснин на какой?нибудь цветущий луг. А я, несчастный, лишенный мужества и растерянный, жду на каждом шагу, что под моими ногами разверзнется другая, еще более глубокая бездна, которая окончательно меня поглотит».
Да, брат Санчо, да, ограниченность души твоей мешает тебе и впредь будет мешать видеть цветущие сады и дворцы Галианы на дне бездны, куда ты упадешь. Но послушай, теперь, когда на дне бездны твоего несчастья ты признаешь, сколь великое расстояние отделяет тебя от твоего господина, именно теперь ты становишься ближе к нему; насколько больше оно тебе кажется, настолько больше ты приближаешься к своему господину. Так происходит у тебя с твоим господином, хотя и в конечных и относительных границах; у всех же нас (у нас, то есть у твоего господина, у тебя, у меня и у всех смертных) — в бесконечных и абсолютных границах с Богом, и чем сильнее мы чувствуем бесконечность, которая лежит между Ним и нами, тем более приближаемся к Нему, и чем менее удается нам представить Его себе и определить словами, тем глубже мы Его познаем и больше любим.
И бредя со своим Серым и со своими мыслями по этим подземельям, Санчо вопил, и кто?то услышал его вопли… Но кто же мог их услышать, кто, как не сам Дон Кихот? В то утро он выехал сразиться за честь дочери доньи Родригес и по воле Божией оказался у отверстия пещеры, где и услышал вопли Санчо. И Дон Кихот решил, что это мучится душа Санчо, и предложил помощь, дабы извлечь ее из чистилища, так как обязанность его состояла в том, чтобы оказывать поддержку и покровительство нуждающимся в оных и на этом свете, и на том.
Видишь, Санчо, как твой господин предложил тебе помощь, когда услышал тебя в подземелье и, не увидев тебя там, решил, что ты умер. И тогда, узнав голос своего господина, ты воскликнул вне себя от радости: «…никогда за всю жизнь свою я не умирал!» И ты уже не думаешь ни о том, что найдут твои гладкие, белые и обглоданные кости, ни о том, что должен умереть «от самой смерти»; ты услышал твоего господина и, забыв, что должен умереть, помнишь только о том, что никогда еще не умирал. И заревел Серый, и, услышав его, Дон Кихот понял, что никакая это не страждущая душа, а оруженосец, состоявший при нем. Так оно и было, ведь когда от вещей, которые представляются нам принадлежностью того света, исходит рев, мы понимаем, что все происходит на этом. И Дон Кихот распорядился извлечь из мрака Санчо и его Серого.
Вот так и был спасен Санчо из подземелья, куда он свалился, оставив правление островом, и где оказался в одиночестве; из подземелья, по которому пришлось ему пройти, ведя за собой и направляя своего Серого. Вот одно из различий между господином и оруженосцем: тот позволял себе следовать за своим конем, а оруженосец вел сам своего осла. Так и происходит на дорогах этого жалкого мира — Дон Кихот позволяет своему животному управлять им, а Санчо своим управляет сам.
Глава LVI
В печальном приключении дуэньи доньи Родригес следует подчеркнуть очаровательную простоту этой доброй женщины, которая в отличие от стольких насмешников всерьез обратилась за помощью к Дон Кихоту. И тогда был подготовлен диковинный поединок между Рыцарем и Тосилосом, с целью обязать соблазнителя дочери доньи Родригес стать ее зятем, и поединок получил неожиданную развязку — ибо Тосилос внезапно влюбился в соблазненную девушку и объявил о готовности жениться. Здесь среди стольких насмешников появляется простая, наивная, недалекая донья Родригес, и ей чуть было не удалось выдать замуж свою соблазненную дочь благодаря Дон Кихоту. Так всегда происходит — тот, кто с чистыми помыслами и всерьез, а не в насмешку прибегает за помощью к Дон Кихоту, тот и достигает цели. Трудно возвыситься до такой веры в мире насмешников, но не согласитесь ли вы вот с чем: тем, кто, подобно донье Родригес и ее дочке, принял бы Дон Кихота всерьез, удалось бы достичь своей цели, не вмешайся в дело злые проказники, как вмешались они в историю с дуэньей и ее дочкой.
Правда, когда выяснилось, что рыцарь, объявивший себя побежденным, не соблазнитель, а лакей Тосилос, соблазненная и ее мать заговорили об обмане, но хорошо сказал Дон Кихот бывшей девице, когда снова столкнулся с кознями злых волшебников: «Послушайтесь моего совета и, невзирая на коварство моих врагов, выходите за него замуж; ибо, без сомнения, это тот самый человек, которого вы желаете иметь супругом». Действительно, тот самый! И она согласилась, потому что больше хотела быть законной женой лакея, чем брошенной любовницей рыцаря. Из рук Дон Кихота она получила неожиданного супруга, и это было приключением, которое счастливо завершил наш Рыцарь. Так случалось, когда он встречался с бедными, униженными людьми, которые принимают жизнь всерьез и всерьез обращаются за помощью к Дон Кихоту; вот и здесь он встретился с обманутой девушкой, нуждавшейся в муже и удовольствовавшейся тем, кого предложил ей Дон Кихот.
Великолепная покорность! И таково условие, при котором герой может оказать нам благодеяние, а мы чувствуем себя расположенными получить из его рук предлагаемое им всякий раз, когда нуждаемся в этом. Читательница, не являешься ли ты обманутой девицей, не хочешь ли помочь себе в несчастье? Тебе нужен муж, который прикрыл бы твой позор? Не притязай же на то, чтобы мужем непременно стал такой?то или такой?то, а уж о соблазнителе и говорить нечего; довольствуйся тем, кого предлагает тебе Дон Кихот, оказавшийся отменным сватом.
Заканчивая рассказ о столь удачном приключении, историк добавляет ужасные слова: «…Дон Кихота единодушно провозгласили победителем, хотя большинство зрителей было огорчено и опечалено тем, что противники в этом долгожданном поединке не раскромсали друг друга на куски…». О! Как ужасен в своих насмешках и шутках человек! Больше следует опасаться шутки человека, чем нешуточного нападения дикого зверя, который бросается на вас от голода. Стоит человеку ступить на обрывистый путь насмешничанья, и он ни перед чем не остановится, ни перед преступлением, ни перед низостью; с насмешки начинались самые страшные злодеяния; в поисках веселья и развлечения многие ступили на путь человекоубийства.
Насмешка, шутка — ужасная вещь! Говорят, что в шутку, сеньор мой Дон Кихот, написана и твоя история, — для того лишь, чтобы исцелить нас от безумия героизма; а еще говорят, что шутник достиг своей цели. Твое имя стало для многих символом смешного и служит заклинанием, дабы изгонять героизм и унижать величие. И мы не вернем себе дыхания прошлых времен, пока не перестанем насмешничать и не станем воспринимать Дон Кихота всерьез, не в шутку, пока не научимся верить в него.
Большинство из тех, кто читает твою историю, смеются, великий безумец, и не смогут проникнуться ее духовной глубиной, пока не станут над нею плакать. Жалок тот, у кого твоя жизнь, Хитроумный идальго, не исторгает слез, слез из глубины сердца, а не слез, всего лишь туманящих глаза.
Только в этом шутливом произведении сконцентрирована суть нашего героизма; только в этом шутливом произведении увековечено преходящее величие нашей Испании, в этом одном шутливом произведении излагается и содержится наша испанская философия, единственно правильная и глубоко правильная; с этим шутливым произведением душа нашего народа, воплощенная в человеке, сумела постичь тайну жизни во всей ее глубине. И эта шутливая книга является самой печальной историей, которая когда?либо была написана; самой печальной, да, но также и самой утешительной для тех, кто умеет наслаждаться смехом сквозь слезы, избавлением от жалкого здравого смысла, к которому нас приговаривает рабство повседневной жизни.190
Не знаю, повинно ли в том это произведение, плохо понятое и еще хуже прочувствованное, но вот в чем суть: наша злосчастная родина погружается в удушливую атмосферу тягостной серьезности. Повсюду одно и то же: серьезные люди, ужасно серьезные, серьезные до глупости. Обучают серьезно, проповедуют серьезно, лгут серьезно, обманывают серьезно, спорят серьезно, играют и смеются серьезно, не держат своего слова серьезно, и даже то, что именуют они вольностью и легкостью, исполнено все той же серьезности, как нигде в мире. Даже наедине с собой они боятся споткнуться, подпрыгнуть — просто так,
