— В таком случае я предпочитаю отказаться» от своей должности у эконома. Я завтра же подам в отставку.
Портер встал, чтобы выйти. Он был достаточно горячим и порывистым человеком, чтобы совершить этот безумный шаг. Я знал, к чему это приведет его. Мне совсем не нравилась перспектива увидеть опрятного, безукоризненного Биля в вонючей, отвратительной одиночке. Еще меньше улыбалась мне мысль, что его разложат и засекут до бесчувствия.
— Сядьте, Биль, безумный вы человек, и послушайтесь здравого совета. — Я поймал его за руку и усадил обратно на стул. — Государство знает об этих, преступниках и ничего не имеет против них. Оно дает им богатство и почести. Это виднейшие персоны в государстве. Они произносят речи на всех общественных собраниях. Это столпы общества.
Портер посмотрел на меня с отвращением.
— Как же вы собираетесь бороться с этим? — спросил я.
— Я пойду к лицам, которые стоят во главе этого учреждения. Я скажу им, что я не вор, хотя и арестант. Я скажу им, что не согласен подписывать эти гнусные договоры. Пусть ищут себе другого секретаря.
— И на следующий день вы очутитесь в отвратительной крошечной камере, а через неделю за какую-нибудь вымышленную вину перекочуете в одиночку. А затем вас начнут мучить… Вот к чему приведет вас ваша безрассудная гордость.
Мрачная тень, точно багровая туча, затуманила красивое лицо Биля. Он с отвращением поджал губы.
— Клянусь богом, для меня это было бы равносильно концу.
Он встал, стремительно вытянув вперед руки, точно вдруг увидел себя покрытым ненавистными рубцами от побоев стражников. — Я сверну им их проклятые шеи. Пусть только попробуют проделать это со мной.
— Вы только в собственных глазах имеете какое-либо значение. И вам следовало бы побольше думать о самом себе. Если вы станете протестовать, все ваше будущее погибнет безвозвратно. Люди, которых вы хотите свалить, — крупнейшие тузы в штате. Они попросту сотрут вас в порошок.
Портер сидел молча, точно ледяное молчание внезапно сковало его язык. Раздался девятичасовой гонг. Это был сигнал для того, чтобы тушить огни. Он нервной походкой направился к дверям, затем снова вернулся с горьким смехом.
— Я совсем забыл, что у меня есть ночной пропуск в канцелярию эконома, и испугался, как бы ворота не заперли передо мной.
— Заперли перед вами? О нет, Биль! Не рассчитывайте на такое счастье! Мы прочно заперты за ними.
Он кивнул головой:
— И душой и телом!
Он взял стакан вина, подарок мошенника, подержал его минуту против света и опорожнил одним глотком. Напряженное молчание воцарилось между нами, молчание, которое сковывает язык, в то время как мысли стремительно передаются от одной души к другой. Казалось, этот удар лишил Портера сил.
— Какое ужасное одиночество испытываешь здесь, в этой тюремной жизни, — сказал он после тяжелой паузы, давившей нас, точно камень. — Друзья, которых мы оставили по ту сторону, забыли о нас, а друзья, приобретенные здесь, стараются использовать нас по-своему.
Мне было известно, что у Портера есть жена и ребенок. Но я не знал, что после того, как мы расстались в Техасе, он пробрался к ним и нашел жену при смерти.
Несмотря на близость, установившуюся между нами в тюрьме, Портер никогда не упоминал в разговоре со мной о своих семейных делах. Он ни разу не обмолвился словом о ребенке, который, однако, постоянно занимал его мысли. Мы с Билли отправляли бесчисленное множество писем маленькой Маргарет. Только раз Портер упомянул о ней. Это случилось, когда ему возвратили один из его рассказов. Он был огорчен — так он сказал нам, — потому что хотел послать подарок одной своей маленькой приятельнице.
— Быть может, нас еще не совсем забыли там, — сказал я.
— Забыли или отвернулись, не все ли равно? Я оставил по ту сторону этих стен много друзей. Это все были влиятельные люди. Они могли бы выхлопотать мне помилование.
Он посмотрел на меня взволнованно и нерешительно:
— Эл, вы верите в мою виновность?
— Нет, Биль. Я готов в любую минуту присягнуть, что вы невинны.
— Спасибо. Значит, у меня все-таки есть один друг. Я очень рад, что они забыли обо мне. Я не хочу быть кому-нибудь обязанным. Я сам хозяин своей судьбы. Если я сбился с пути и угодил сюда, тем хуже для меня. Когда я выйду отсюда, я не буду ничем обязан ни одному из них.
Многие из этих друзей сегодня сочли бы для себя величайшей честью помочь О. Генри в то время, когда он был просто арестантом Билем Портером.
— Мне уже недолго осталось пробыть здесь, полковник… Как вы думаете, много ли договоров о поставке придется еще заключить за это время?
— О, сущие пустяки.
— Мы, может быть, сумеем найти какой-нибудь выход?
— Для вас выход может быть только один: побольше думать о себе и держать язык за зубами.
После этого мы проглотили еще немало стаканов вина, немало рюмок виски и еще долго беседовали, невзирая на то, что огни были уже давно погашены. Портер сдался, признав себя побежденным, но эта сдача терзала его, точно безобразный червяк, то и дело жаливший его сердце. Он старался, как мог, сохранить тайну торгов, он боролся за то, чтобы договоры заключались с теми, кто предложил наиболее низкую цену. Ему приказали открыть тайну торгов. Он значил в их глазах не больше, чем любой из предметов обстановки в канцелярии эконома. Он должен был поступать так, как этого хотело начальство, и не рассуждать.
— Гнусные негодяи! — говорил он мне.
— Не обращайте на них внимания: в тюрьме честность далеко не лучшая тактика.
— Разумеется, я буду плевать. Мы здесь только рабы, отданные во власть мошенников.
Портеру оставалось отбыть в тюрьме около четырех месяцев. Мы составили календарь и каждый вечер вычеркивали по одному дню. Грустно следить за тем, как приближается с каждым днем час разлуки — разлуки, которая будет окончательной и бесповоротной, как смерть. В то время мы разговаривали об этом равнодушно, почти легко, и именно потому, что это нас так глубоко затрагивало.
— Решение мое твердо. Я сделаю так, как сказал. А как бы поступили вы, полковник, если бы вышли отсюда?
— Я подошел бы к первому встреченному на улице человеку и сказал бы ему: «Я бывший арестант. Я только что вышел из тюрьмы. Если это вам не по вкусу, можете убираться к черту».
(Я так и сделал несколько лет спустя.)
Портер расхохотался. Я в первый раз видел, как он смеется от всей души. Из горла его вырывалось не то журчание, не то пение, звучное и мелодичное.
— Я много отдал бы, чтобы обладать вашей дерзкой независимостью. Интересно знать, пожалею ли я когда-нибудь о своем решении?
Не думаю, чтобы Биль когда-нибудь раскаялся в этом, даже в те черные дни в Нью-Йорке, когда он думал, что не в силах будет переносить дольше угнетавшую его неопределенность.
— Что сильнее: страх перед смертью или страх перед жизнью, Эл? Вот я собираюсь выйти отсюда и терзаюсь при мысли о том, что общество догадается о моем прошлом.
Портер не ждал от меня ответа на свой вопрос. Он был в задумчивом настроении и охотно думал вслух.
— Сколько энергии и труда мы тратим на то, чтобы выработать себе маску и скрывать за ней от наших же братьев свое настоящее «я». Знаете, иногда мне кажется, что мир двинулся бы вперед с молниеносной быстротой, если бы люди видели друг друга такими, каковы они на самом деле, если бы они могли, хоть на короткое время, отбросить ложь и лицемерие.
