никогда не случались со мной, до сегодняшнего вечера. С тех пор, как я себя помню, все было одно и то же.
Портер вызвал ее на откровенность. Он оказался вполне прав. Это была обыкновенная деревенская девушка. Ей наскучило однообразие, и она решила отведать настоящей жизни.
В ней не было ничего замечательного. Я не видел тут никакой темы для рассказа. Она загорелась только один раз: когда принесли обед, и в этот момент вдохновенная радость осветила его лицо. Мне показалось, что Портер должен быть, несомненно, разочарован.
— Когда я вижу кораблекрушение, мне всегда хочется узнать, почему оно произошло, — сказал он.
— Ну, что же вы извлекли на этот раз?
— Ничего, кроме сияния, каким озарилось ее лицо, когда подали суп. Вот вам и рассказ. Что скрывается за этим восторженным взглядом? Почему лицо девушки может так разгореться при виде тарелки супа в этом городе, где каждый вечер уничтожается больше пищи, чем потребовалось бы на дюжину армий? Тут столько материала, что его и не упишешь вовеки.
Каждый встречный открывал ему сокровища. Мы побывали с ним всюду — в притонах, шантанах, подвальных кафе. Все то же неуклонное влечение направляло его в этих странствиях. Не удивительно, что Нью-Йорк сбросил с себя маску перед несравненным «полуночным исследователем».
— Я чую сегодня в воздухе идею, полковник. Пойдемте-ка выследим ее.
Это было на другой вечер после того, как мы пообедали с ним в гостинице «Каледония».
Мы пошли по Шестой авеню. Дождь хлестал нас сзади и спереди. Слабые огоньки мерцали у входов в подвальные ресторанчики. Смешанный запах застоявшегося пива, капусты и бобов поднимался оттуда. Мы обошли немало таких жалких кабачков с посыпанным опилками полом и поломанными солонками на исцарапанных, непокрытых столиках.
— Нет, не тут. Пойдем к О'Рейлю. Мне что-то не нравится аромат этих итальянских трактиров.
На 22-й улице Портер закрыл зонтик:
— Здесь мы найдем то, что ищем.
У стойки стояло человек двадцать мужчин. Столики, разбросанные тут и там, были не шире обыкновенных полок. Расфуфыренные, украшенные фальшивыми бриллиантами женщины едва умещали на них свои локти.
Мы заняли свободный столик. Когда Портер уселся, все женщины, находившиеся в баре, окинули его восхищенными взглядами.
— Черт возьми, Биль, неужели вы собираетесь кушать в этом хлеву?
— Только пиво и сандвичи. Посмотрите-ка туда, полковник. Я вижу свою идею.
В одном углу сидели две девушки, миловидные, бедно одетые, худенькие, с упорным пронизывающим голодным огоньком в глазах. Портер сделал им знак.
Девушки подошли и уселись за наш столик. Это был самый низкопробный подвальный танцкласс с салуном. Какой-то малый выводил на аккордеоне мелодию под аккомпанемент разбитого пианино; несколько вычурно одетых пар двигались в гротескном ритме посередине комнаты. У столиков сидели выпрямившись человек двадцать мужчин, тупо глядя перед собой, — большинство из них были наполовину пьяны; остальные горланили резкими голосами какие-то обрывки песен. Шум и гам в этом заведении раздражали еще сильнее, чем тошнотворные испарения.
Портер протянул девушкам грязный клочок бумаги, который сходил здесь за меню. Глаза их приковались к нему. Одна из девушек, она назвалась Сю, была довольно хорошо сложена, но так худа, что мне все время казалось, будто она вот-вот сломается, как яичная скорлупа. Она делала над собой усилие, чтобы как можно равнодушнее просмотреть карточку, но ее впавшие глаза горели жадным огнем. Круги, черневшие под ними, казались еще темнее от румян, которые покрывали пятнами ее прозрачную кожу.
— Заказывай лучше ты, Мэм.
Мэм не стала ломаться. Она была голодна и ухватилась за возможность поесть.
— Послушайте, мистер, — она нагнулась к Портеру. — Можно мне заказать, что я хочу?
— К сожалению, нет. У меня, видите ли, не хватит денег расплатиться.
Он заказал четыре пива.
Я не мог понять, чего он хочет добиться этим экспериментом. Почему Портер выбрал именно этих двух девиц из дюжины столь же выразительных, раскрашенных лиц? Но он знал свой волшебный круг.
Однако мне было не по себе от этого голодного взгляда. Мэм погрузилась в созерцание краснощекой, пухлой женщины, благодушно уплетавшей ложками капусту. Я не выдержал и сунул Портеру свой кошелек:
— Ради бога, Биль, накормите их.
Он таким же манером вернул мне кошелек обратно:
— Подождите. Тут пахнет рассказом.
Он заплатил по счету что-то около 20 центов. Несколько минут Портер беседовал с хозяином заведения. Тот согласился на все, о чем просил мой друг.
— Не хотите ли пойти поужинать с нами как следует?
Мэм нервно оглянулась кругом. Сю встала.
— Благодарю вас, — сказала она. — Это будет очень приятно.
Мы направились к гостинице «Каледония», где находился рабочий кабинет Портера.
— Зря мы идем туда, Сю. Нас застукают. Только мы сунем нос в обжорку вот с этими франтами, как фараоны накроют нас. Мы делаем большую глупость.
— А что мы с тобой делаем, кроме глупостей? Если представляется случай набить брюхо, я ни за что не упущу его.
Речь Сю представляла собой странную смесь достоинства, горечи и жаргона.
— Вы не делаете никакой глупости.
Портер быстро вел их за собой.
— В том месте, куда мы идем, еще не ступала нога фараона.
Был уже второй час, когда мы добрались до гостиницы. Портер заказал бифштекс, картофель, кофе и салат из крабов. Он расставил все это на том самом столе, за которым было создано столько шедевров. Картина получилась преживописная. Мэм устроилась на сундуке, Сю — на кушетке, а Портер с полотенцем на руке, точно лакей, прислуживал нам. И в этой причудливой обстановке зародился один из его рассказов.
— Много выколачиваете? — Биль говорил с ними как равный. Он всегда усваивал в таких случаях язык и мысли собеседника.
— Много там выколотишь, как же!
Мэм уплетала бифштекс и с невероятной быстротой глотала куски, почти не пережевывая их.
— Только и хватает на то, чтобы заплатить два доллара за комнату. Если повезет, мы сыты, если нет, дохнем с голоду. Вот разве только подвернутся когда такие благородные мужчины, как вы.
— Вы не знаете, что такое голод, — спокойно добавила Сю. Она была голодна как волк и с явным усилием воли удерживалась от того, чтобы не проявить такой же прожорливости, как Мэм.
— Вы не страдали так, как мы.
— Думаю, что нет. — Биль подмигнул мне. — А, должно быть, здорово трудно прокормиться здесь?
— Да, уж насчет этого вы угадали. Дело нелегкое. Если шкура крепкая, тогда еще полбеды. А вот когда слаб человек — ну, тогда один конец: подыхай, и баста.
Сю откинулась и посмотрела на свои длинные белые руки.
— Вот Сади так и сделала. Мы с ней вместе приехали из Вермонта. Думали, заработаем пением. Сначала и вправду устроились в хор и жили себе припеваючи. Потом хор распался, а тут наступило лето, и мы остались без куска хлеба.
Мы нигде не могли найти работы и вечно ходили с пустым брюхом. Бедняжка Сади все изводилась и думала о Бобе Пэркинсе; она молилась, чтобы он приехал за ней, как обещал. Она была здорово врезавшись в него, и, когда мы уезжали, он обещал, что приедет и заберет ее, если она не устроится здесь.
Я больше не могла выдержать и пошла на улицу, чтобы как-нибудь прокормиться. Плевать я хотела на
